Последняя черта (СИ) - Савченко Лена

— Что, одинокий волк больше не одинокий? — не могла не съехидничать Марципан, кивая в сторону Кати.

— Иди нахуй, — отмахнулся Лёха, — Вы притащили сколько?

— Да человек с семьдесят наберётся, может чуть больше, — Марц затянулась и удавила окурок ботинком, — Там с других площадок ещё кто подвалил...

— Сто пятнадцать, — спокойно ответила Меланхолия, поймала удивленный взгляд девушки и так же спокойно добавила, — По крайней мере, я их знаю.

Не по именам и не детально, но на лица у Мел всегда память была хорошая. А её, в своё время, порядком успело покидать по различным точкам, по сталкивать то с одними, то с другими и в итоге образовать в голове некую базу.

— Компьютер ты грёбанный, — пробормотала Алиса.

— Э, вообще-то — эта роль моя!

Широко улыбающаяся Изабель с напускной обидой подлетела, вешаясь Алисе со спины на шею и тут же отступила. Позади показался Герасим.

— Клоун, бля, — усмехнулся Лёха, разглядывая поставленный ирокез, выкрашенный в зелёный, — Нахрена?

— Захотелось, — весело отозвался Герасим, прокрутив шеей — Сегодня будет мордобой по-любому, так что хоть старое вспомнить.

Доктора с Ташей видно не было. Алиса иногда только выхватывала в толпе рыжие волосы, успокаиваясь. Потом вовсе потеряла из виду — друзья отошли поближе к краю толпы, когда остальные находились едва ли не в её центре. Слушали друг друга, людей в окружении, переговоры их меж собой, иногда прорывающиеся выкрики лозунгов — в том числе, встающие поперёк горла "Вместо до конца!". Разглядывали поднятые плакаты, отмечали количество снимающих всё это дело на смартфон. И каждый из них ждал, каждый думал о том, когда прозвенит первый звонок. Когда наконец у свиней в погонах и шлемах лопнет терпение. И то, что не показывалось минивэнов, автозаков — оно почему-то не радовало, а нервировало, настораживало.

"Ли-идер" — крутилось в башке у Лёхи, который, подобно Актёру, до сих пор понятия не имел что говорит. Всё уже было высказано другими — и самим почившим другом, Вороном в суде, даже этими плакатами. Тем, что люди вышли. Но в рюкзаке лежал рупор, тяготил камнем на шее, тянул вниз и являлся совершенно непосильной ношей.

"Революция" — осознавал и сглатывал, стараясь не выдать своего нервного настроения. Они замечали — конечно, разумеется, знакомые несколько лет они не могли не замечать, но, как всегда, делали вид, что всё хорошо и за это сейчас им Лёха был благодарен.

Всегда такие истории заканчивались одинаково. Но нет, не в его случае. Об этом он уже думал, когда достал грёбанный рупор, жестом попросил освободить пространство и выдохнул, унимая мандраж. Одна кнопка отделяла его от точки невозврата. Лёха заплатил. Заплатил Диким, Актёрам — революция, как дикая кошка, облизывалась и умывала пасть от крови и, хотелось ему надеяться, оставалась довольна. По крайней мере — его друзьями. Больше никого скармливать этой ненасытной твари не хотелось.

— Вы пришли сюда за правдой, — начал он ровным голосом, — Так получите её.

Лёха не стоял на месте — наворачивал круги, останавливался, жестикулировал и резко оборачивался вокруг себя. Говорил про свою историю. Уже знал, как сделать событие ещё стихийнее. Рупор разносил голос, звенящий яростной болью над площадью, и нёс на улицы — дальше, по мостовым и набережным, словно разгоняя кровь по телу. Динамик рассказывал про Дикого и причину его смерти. Про то, что у власти — откровенные нацисты и дерьмо, для которых превыше всего — набить собственные карманы. Рассказывал, плюнув уже на всё, про отца и разговоры, которые подслушивал в юности. Про ужасную смерть Актёра и Анатолия.

В общем-то говорил о том, что знал, итак, каждый, понимал, но боялся озвучить. А теперь страх схлынул, селилась только уверенность и восторженность. Лёха ловил сверкающие ею глаза в толпе, глядящих на него и насрать ему было бросят его в автозак сегодня или нет, переломают ли все кости, просто пристрелят, как собаку...

Рупор потом пошёл по рукам. Какая-то совсем девушка рассказывала про систему взяток в своём колледже и как её выгнали со смехом из ментовки с заявлением. Другой парень — как врач, по вине которого погибла его мать, отделался штрафом в десять тысяч, хотя светили ему все десять лет. И так далее, и тому подобное... Лёха слушал, смешавшись уже с толпой и впервые с детства не чувствовал стыда за свою фамилию и принадлежность к семье прокуроров. Где бы он был сейчас, в конце концов, если бы не это? И нашлись бы у него слова для такой речи, если не отец, вбивающий в него все эти качества наблюдательности и собранности?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Алиса молчала. Стояла рядом с Вороном, уронив голову на плечо и наблюдала за другом. Слышала сама многое впервые, понимала каких трудов стоит ему произносить эти слова и грустно, светло улыбалась, прикрывая призрачные глаза. В её воображении рядом расхаживал плечистый лысый парень, изредка вставлял свою лепту и тоже что-нибудь рассказывал. Актёр, наверное, стоял поодаль и одобрительно усмехался — речь получалась хорошая.

Марц с Меланхолией тоже стояли рядом, сжимая руки друг друга до побелевших костяшек. Герасим обнимал Изабель со спины, а девушка откинула голову ему на грудь. На лице поселилась безмятежность и всё такая же грустная улыбка, которую не все показывали, но у большего количества собравшихся она определённо имелась.

Таша вдалеке замирала, когда слышала знакомое имя, жмурилась и поджимала губы. Хотелось по-детски плакать, уткнувшись в тёплого Доктора и вздрагивать спиной, но Таша держалась гордо. Светлой её грусть не была — девушку съедала тоска, кормилась заживо, привычно, но сильнее чем когда-либо. Она не до конца понимала действительно хочет происходящего или желание остановить, постараться вразумить и разогнать толпу всё же имеется.

Катя слушала с застывшей улыбкой на алых от помады губах и проникалась уважением, пониманием, участием. В воздухе чувствовался этот запах, запах перемен. Перемен сейчас хотели все, перемен хотел даже сам Питер, гудел между узких улиц несильным нехолодным ветром.

Потом всё резко изменилось. Два тонированных тяжёлых электрокара, более мощный рупор, первая цепь вооружённых, одетых в чёрное, людей:

— Просим исполнить требование закона о несогласованных митингах и разойтись! Вы нарушаете статью...

Холодный, бесстрастный голос, на который Ворон встрепенулся, прищурился, напрягся. Началось.

— Любое сопротивление аресту незаконно.

— Но мы ничего не делаем! — воскликнул в рупор чей-то женский голос.

Его подхватил другой:

— Дайте нам высказаться!

Рупор дальше пошёл по рукам:

— Это мирная демонстрация!

— Вы не имеете права!

— Тут дети!

Катя вздохнула, схватила за руку стоящую рядом одетую в грязное бездомную девочку, кивнула пацанам рядом с ней:

— Уходите.

А девочка так и не поняла, почему пошла за этой высокой тонкой тётей с красивым макияжем. Кроме Кати ушёл ещё кто-то, но их было мало. Очень мало.

— Уходим, — процедил Доктор, крепко взял застывшую в ужасе Ташу за руку и силком потащил прочь, припадая на ногу. Всем Богов благодарил, что ОМОН подъехал с другой стороны, всем духам молился, что бы их сейчас не заметили.

— Док! Подожди, Док! Там...

— Таша, я — инвалид с тростью, а ты — слабая девочка, — откликнулся сухо и сурово он, даже не глядя на неё, — Идём отсюда. С ними всё будет нормально.

Таша беспомощно оглядывалась, не смея возражать и спорить, несчастным взглядом пыталась выхватить что-то знакомое. Хотя бы яркое — красное, но не получалось и в итоге перестала тащиться за Доктором, пошла рядом, но руки не отпустила. Крепко сжимала в ответ, как будто, если отпустит — её тут же куда-то уволокут.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Люди-в-чёрном выставили перед собой голографические щиты, так и не сняли дубинки с поясов, сразу достали огнестрел. Выстрелили в воздух почти одновременно — разлетелись с крыш дремлющие голуби.