Дэниел Мартин - Джон Фаулз

— Вот идиотка!

Она улыбнулась, ничего не ответив. Я опёрся на балюстраду рядом с ней, лицом к дому, и нарушил молчание:

— Забываешь, что дома, подобные этому, всё ещё существуют.

— Тебе везёт.

— А ты ведёшь себя замечательно. Власяницу и не заметить.

Она опять улыбнулась:

— Да дело не в доме. В том, что́ такие дома делают с людьми.

— Овладевают ими?

— Мумифицируют. Так мне кажется. — Она пристально рассматривала гармоничный фасад. — Каро, когда говорит со мной о матери, иногда употребляет одно слово… более многозначительное, чем сама думает. «Мамство». — Джейн помолчала. Потом заявила: — Ну и злючка же я!

— Ну, я вполне могу представить, почему всё это в Эндрю вызывает у меня меньше возражений.

— Так он же родился мумифицированным! Для него это естественно.

— Полегче на поворотах, товарищ!

Она слабо улыбнулась:

— Политика тут ни при чём, Дэн. Всего лишь проблема свободы воли. Каждый раз, как попадаю сюда, переживаю кошмар кровного родства.

Я быстро взглянул на неё:

— В жизни не поверю, что вы похожи.

Она пожала плечами:

— Да нет… не в такой явной форме. Есть разные пути… которыми не уйти от себя самой. От такой, как ты есть.

— А твой друг в Америке? Не помогает?

— Да нет. — Она покачала головой, хотя её «нет» было и так достаточно твёрдым. — Видно, дело в возрасте.

— Может, тебе палочку принести для прогулки?

Она поджала губы:

— Вижу, Роз нашла себе верного союзника.

— Ещё бы. Издеваемся над бедной старушкой по всякому удобному и неудобному поводу.

— Легче всего было бы этот узелок просто разрубить.

— Идиотское заявление.

Она приняла упрёк как должное, но чуть погодя, как бы для того, чтобы мягко упрекнуть и меня и оправдать собственный идиотизм, бросила мне лукавый взгляд искоса:

— Ты мудро поступил, уйдя от всего этого, Дэн.

— Странное какое определение.

— Ну, скажем, удачно.

— Удачно избежал гангрены — путём ампутации, так?

— Да… может быть, именно это я и имела в виду.

Она снова разглядывала гравий, словно моя метафора заморозила в ней что-то, выявив то, чего она не думала говорить. Из дверей появилась Каро с сестрёнкой, мы оторвались от балюстрады и двинулись им навстречу. Я больше ничего не сказал, но упоминание Джейн о мумификации напомнило мне о предложении отправиться в Египет… или, точнее говоря, о том, что стоит только — измени я своё решение — поднять телефонную трубку, как через пять минут с поездкой будет всё устроено. Замечание Джейн о моей мудрости, хоть и высказанное без явной злости, звучало уже знакомым предостережением. Я тоже обладал мумифицирующими привилегиями, оставался в её глазах обитателем низменного, незрячего мира. Мне подумалось, что истинная причина её несвободы заключается именно в неспособности к компромиссам. И неспособность эта оправдывается лишь тем — да и то лишь отчасти, — что менее всего она способна прощать самое себя.

То же относилось и к вопросу Нэлл, так и оставшемуся без ответа: лучше ли было бы оставить крышу протекать? В чём-то Джейн по-прежнему опиралась на глубоко интуитивное убеждение — как это когда-то произошло с её обращением в католическую веру, — что всё, хотя бы в том, что касается её собственной жизни, предопределено, предназначено; это привело её к самому распространённому из всех возможных заблуждений, заставило поверить, что любое из внешних изменений лучше, чем их отсутствие… кредо, нисколько не более обоснованное, чем былое увлечение раблезианской страной грёз, где всё живёт и движется. Всё, чем она сумела заменить раблезианскую мечту и последовавший за нею католицизм (вполне возможно, что такая смена коней была вызвана именно недостижимостью прежнего идеала, что убедительно доказывало и недостижимость личной свободы), — это некая утопия всеобщего равенства, когда Комптон в одночасье превратился бы в дом для престарелых, санаторий для профсоюзных деятелей или бог знает во что ещё… вряд ли я стал бы возражать против такого его использования, если бы это было осуществимо, но ведь речь не об этом. Единственным реальным, истинным пространством, где человек может проверить, обладает ли он личной свободой, является пространство сегодняшних возможностей. Разумеется, все мы могли бы избрать лучший, более благородный, более социалистический, образ жизни, но только не надеясь осуществить всё это в каком-то будущем совершенном государстве. Надо лишь решиться и действовать начиная с сегодняшнего дня в настоящем, сегодняшнем, полном недостатков мире.

Мир этот сейчас представлял собою лужайку, перелаз через невысокую ограду, за нею — парк и серо-синие над зелёным дали; в этом мире вокруг нас прыжками носились два рыжих сеттера, а сами мы шли друг за другом нестройной процессией: Каро и Пенни, и между ними — Джейн, шагали впереди, за ними Пол и Нэлл, твёрдо решившая поиграть — и довольно успешно — в любящего племянника и всё понимающую тётку (мальчик и вправду казался сейчас куда более податливым), замыкали процессию мы с Эндрю. Силуэты в пейзаже — ему принадлежащем пейзаже: родоначальник их семейства «ухватил» — словцо Эндрю — этот кусок земли после Реставрации Стюартов; Эндрю рассказал мне об этом во время прогулки. Баронский титул был пожалован за верность монархии во времена Республики Кромвеля. Разумеется, как свойственно людям его типа, Эндрю говорил обо всём этом иронически, будто три века существования аристократического рода, сам этот пейзаж, земля, вековые деревья, посаженные ещё его предками, ничего не значат… крайняя — до вульгарности — скромность человека, не только обладающего уходящими в глубь веков корнями, но и весьма обеспеченного. Вот бы узнать, насколько всё это сохранило над ним власть — за внешним безразличием, напускным стремлением отмахнуться, за всеми столь умело и явно расставленными кавычками при упоминании о «крестьянах», «поведении истинного сквайра» и «её сиятельстве».

В тот же день, чуть позже, мне довелось получить ключ к этой загадке. Мы прошли около мили и взобрались на холм, где когда-то некий предок Эндрю построил что-то вроде искусственных руин — каменную башню с готическими стрельчатыми окнами, довольно мрачную, но оттуда открывался прелестный вид на южную сторону пологой Глостерширской долины и раскинувшуюся в ней деревню. Нэлл хотела сразу же отправиться домой — заняться организацией обеда, но у Эндрю в стаде болела овца — сверху нам было видно на лугу это стадо, — и компания разделилась. Я отправился с Эндрю, а остальные — домой, с Нэлл.

Пастух поместил больную овцу в небольшой, огороженный плетнём загон рядом с бело-зелёным жилым автоприцепом, который здорово портил вид при взгляде на долину с холма — Нэлл даже высказала сожаление по этому поводу, — но без него было не обойтись во время мартовского окота. В углу загона было сооружено грубое укрытие из рифлёного железа, где в стороне от разбросанной по земле соломы, понурив голову, стояло больное животное. Эндрю попросил меня не входить, и я, оставшись снаружи, наблюдал, как он умело перевернул овцу на спину и тщательно её осмотрел. Пара-тройка других овец понаблюдали за нами издали, потом снова принялись щипать траву. Минуту спустя Эндрю вышел.

— Ну как, порядок?

Он покачал головой, прикрепляя на место жердину плетня, которую снял, чтобы войти:

— Похоже, тут дело пропащее. Думаю, пневмония, но лучше ветеринара позвать. Черти полосатые, каждую зиму изобретают новые болезни.

Мы двинулись прочь; Эндрю заметил, что я оглядываюсь на прицеп.

— Жалко, что вид портит. Но нельзя же выгонять хороших пастухов за дурной вкус.

— Хороших теперь не так легко найти?

— Они теперь на вес золота. И знают об этом. — Он зашёл за прицеп и появился, держа в руке пастуший посох; мы направились к остальному стаду. — Надо бы к шуту отказаться от этого дела. От овец, хочу я сказать. Роскошь — с экономической точки зрения.

— Почему ж не отказываешься?

— Как и от многого другого. Если дорогие наши комиссары собираются взять верх…

— Не могу поверить, что причина в этом.

— Да? Ну, я не могу делать ставку на то, что Поросёныш сумеет всё это потянуть, когда меня не станет. Если всё пойдёт как идёт.

— Это тебя печалит?

— Иногда. — Он пожал плечами. — Тут есть и свои радости, Дэн. Хоть мы сейчас вроде лис, на которых охота идёт.

— Но в норы вас пока ещё вроде бы не загнали?

Он ухмыльнулся:

— Ну, пока ещё идёт охота. — Мы приостановились, разглядывая стадо, но Эндрю продолжал говорить: — Много лет назад, когда мой старикан отбыл в мир иной и я только начинал, я нанял одного паршивца. Земледелец замечательный, но профсоюзник до мозга костей. — Он провёл ладонью под подбородком. — Завяз в этом по горло. Принялся сразу же читать свой катехизис в деревенском пабе. А у меня там свой шпион был, так что я всё про это знал досконально. Мог бы вышвырнуть его за милую душу, но не вышвырнул. Решил переждать. В один прекрасный день он заявляет мне, что уходит: дядюшка оставил его жене небольшое наследство и он собирается свиней разводить. В последний день он пришёл за зарплатой, мы на прощание хорошо посидели. Я принялся его разыгрывать, как, мол, теперь неплохо взглянуть на вещи и с другой стороны? Он вовсе не дурак был, знал, что проповедовал. История, статистика, весь набор. И вот что сказал мне напоследок: «Наслаждайтесь, пока возможно!» — Эндрю замолк. Потом закончил: — Всегда это помню.