Современный швейцарский детектив - Фридрих Глаузер

— Без четверти двенадцать. Только я не хожу обедать, я в это время всегда плаваю.

— В нашем бассейне?

— Да, сбрасываю лишний вес.

В бассейне? А почему бы нет? Где-нибудь под душем или на водной дорожке можно будет перекинуться парой слов, не опасаясь, что нас подслушают. Да и для моего животика не вредно помахать руками.

— О'кей. Если я тебе не помешаю, то готов составить компанию. Давай прямо сегодня.

Он опять на мгновение замялся.

— Сегодня? Хорошо. Увидимся без десяти двенадцать у входа.

— Отлично, Габор. Спасибо.

Я бы с удовольствием передал привет его жене-швейцарке, хотя я ее ни разу не видел, но я никак не мог вспомнить, как ее зовут. Поэтому и попрощался как-то неуклюже.

Повесив трубку, я облегченно вздохнул, но одновременно был очень недоволен собой. Зачем я ввязываюсь в эту историю?

В это утро я, к удивлению Виктора, без опоздания явился на совещание, назначенное на половину девятого. И это несмотря на шедший ночью снег, из-за которого я решил оставить «опель» на набережной Рейна и доехать до работы на автобусе, что заняло больше времени на дорогу, чем обычно. Правда, снегу выпало не так уж много, но я ненавижу скользкие улицы. Эдди и Вернер оживленно переговаривались об этом прямо-таки катастрофическом для них отголоске зимы; они опасались, что снег помешает карнавалу. А ведь они выступали со своими куплетами преимущественно в пивнушках, поэтому я никак не мог понять их страхов за костюмы, маски и парики, которые якобы отсыреют.

Наш художник Бальц предложил новый макет для «Вольф-ньюс». Этого следовало ожидать; каждый из быстро сменяющихся апостолов Гутенберга считал работу своего предшественника никуда не годной и, преодолев робость первых месяцев, которые уходили на то, чтобы освоиться, непременно предлагал радикально изменить внешний вид нашей газеты. Года два назад мы сменили даже фирменный знак концерна. Раньше в нем фигурировала стилизованная волчья голова, заимствованная из фамильного герба Вольфов; волчий профиль украшал упаковки лекарств, красок, шампуней, витаминных драже и средств для борьбы с насекомыми, он красовался также на фирменных бланках, папках, на бортах грузовиков и, разумеется, на нашей газете, которая тогда называлась скромнее.

Ряд скандалов, произошедших через почти равные промежутки времени, настолько подорвали репутацию концерна, что высшее руководство решило сменить на фирменном знаке злого волка, каковой ассоциировался с отрицательным персонажем из фильмов о Микки Маусе, а главное, символизировал хищничество, незаметно подкрадывающуюся смерть; вместо волка для фирменного знака выбрали безобидную химическую молекулу — четыре шара по концам трапеции, верхние шары белые, нижние черные, — которая и печаталась теперь над заголовком газеты «Вольф-ньюс».

Как я и предполагал, Бальц действовал весьма осмотрительно. Он предложил перейти с пяти на четыре колонки и немного уменьшить формат, но не тронул типографской стороны дела. Поскольку тем самым достигалась экономия расходов на бумагу и печать, Виктор тотчас загорелся этой идеей. Никакие соображения Эдди об ухудшении макета с эстетической точки зрения не могли перевесить ожидаемый выигрыш от экономии финансовых средств.

Вернер, интенсивно дымя своей трубкой, высказал несколько расплывчатых мыслей, чтобы обратить на себя внимание и распалить довольно вялых оппонентов, однако голова его была уже целиком занята предстоящими карнавальными выступлениями, поэтому говорил он не особенно энергично и никого распалить не сумел. Когда же он вовсе предложил заменить газету на специальную телевизионную программу, которая передавалась бы по внутренней кабельной сети дважды в месяц, Виктор спустил его с небес на землю едкой подковыркой насчет недопустимого отставания в выпуске хроникально-документальных и рекламных фильмов по сравнению с сетевым графиком, а также непозволительного перерасхода смет. Я вообще удивлялся, зачем наш расчетливый шеф позвал всех нас на это совещание — ведь уже через десять минут стало ясно, что он поддержит предложение Бальца, а значит, всякие дискуссии бессмысленны. Но такой уж был у Виктора стиль руководства: когда речь шла о делах второстепенных, тем более уже решенных, он любил собирать общие совещания, чтобы создать впечатление будто каждый может принять участие в выработке решений. Даже Бет присутствовала на совещании — у телефона дежурила Урси, — хотя секретарши никогда не признавались полноценными сотрудниками. Коровы, пережевывающие зубами своих пишущих машинок нашу жвачку, тоже получили на сегодня право рискнуть что-либо промычать.

Правда, Бет абсолютно не интересовалась тем, как будет выглядеть наша газета, лишь бы не увеличивался ее объем, ведь это увеличило бы и объем машинописных работ.

— Нагрузка на секретариат не возрастет? — спросил ее Виктор.

Бет лишь отрицательно мотнула своими каштановыми локонами и что-то чиркнула в блокнотик.

— А что скажешь ты, Мартин?

Поскольку я все это время не проронил ни слова, то мне пришлось сначала откашляться. Для фотографий четырехколоночный набор был даже удобней, проще было размещать снимки, да и размером они были бы побольше. Я уже говорил об этом Бальцу, когда он исподволь знакомил меня со своим проектом.

— Нет возражений.

Вероятно, голос мой прозвучал как-то странно, ибо все удивленно поглядели на меня. Я и сам испугался оттого, что два слова дались мне с таким трудом. В горле стоял ком.

— Расходы на изготовление клише не возрастут?

— Наоборот. Особенно если будем делать двухполосные фотографии.

Я почти хрипел.

— Что с тобой, Мартин? Ты не простыл? — забеспокоилась Бет.

— Не знаю, — отрывистым шепотом ответил я, — утром ничего такого не было.

Что-то сдавило мне горло. По ходу совещания у меня уже возникало чувство, будто мне не хватает воздуха, но я думал, что все дело в вернеровской трубке. А вот теперь я почти не мог говорить. В горле у меня было сухо, как в перегоревшей лампочке. Когда я сглатывал слюну, было так больно, будто я глотал репей.

Эдди озабоченно посмотрел на меня.

— Уж не собираешься ли ты слечь за три дня до карнавала?

— Я всегда говорил, что воздух у нас в помещении слишком сухой, — сказал Вернер, опять-таки лишь для того, чтобы привлечь к себе внимание.

Виктор внимательно глянул на меня из-под толстых стекол очков и нетерпеливо подался к столу. Он так тщательно подготовил совещание — и вдруг помехи.

— Мартин, если ты себя плохо чувствуешь, то оставаться тебе тут вовсе не обязательно.

Давненько не проявлял он подобной чуткости.

— Пойду загляну к доктору Пфлюги.

Если бы наш врач дал мне освобождение, то можно было бы прихватить пару отгулов на карнавальную неделю, не трогая отпуска. Правда, тогда придется лежать дома в постели — и это посреди карнавального гвалта, который никому не даст покоя. Виктор прервал мои размышления:

— Мартин, только не забудь срочно отпечатать портрет доктора Бальмера.

— Ладно. А разве Феш уже отобрал что-нибудь?

Каждое слово царапало мне глотку.

Виктор коротко кивнул.

— Негативы я положил в твою корзинку.

Вот оно что — значит, наш сверхэкономный шеф уже побывал с утра у доктора Феша. Интересно, что это за неотложные дела свели их в такую рань?

Пастилки от кашля, которыми меня снабдила Урси, немного смягчили сухость в глотке, однако боль еще не совсем утихла. Бет одолжила мне шелковый шейный платок, я завязал его, и теперь узел выпирал у меня из-под высокого ворота свитера, словно огромный кадык.

Все это мало помогло; и когда мне позвонил техник из строительного отдела, чтобы узнать мое мнение о недавно появившейся в продаже японской зеркальной камере с объективом «Зоом» — он собирался купить ее для поездки в Кению на сафари, — то он почти ничего не понял из моего шепота и под конец разговора сердечно посоветовал пойти к врачу и взять освобождение. Я спросил его, известно ли ему, когда начнется ремонт объекта номер 71, после того отсоветовал покупать камеру с несменяемым объективом. Он ответил, что ничего не знает, но что пока не созвана даже экспертная комиссия для оценки ущерба.

Я как раз заполнял недельную рапортичку — сколько часов в такой-то день ушло на выполнение таких-то заданий; этот введенный Виктором учет рабочего времени мы считали едва ли не издевательством, — когда сладковатое дымное облако возвестило мне о присутствии Вернера. Разозленный, я обернулся; неужели даже сегодня, видя, что я почти не могу говорить, он не в силах отказаться от своей вонючей трубки, которая так душила меня. Когда Вернер увидел мой злой взгляд, глуповато-счастливое выражение сошло с его лица.

— Проваливай отсюда со своим дымоходом, — яростно прошипел я.