Воспоминания военного министра - Владимир Александрович Сухомлинов

его показаний на суде в Вильно, которые послужили революционной печати предлогом для нападения на правительство и корпус жандармов». Так вот где собака зарыта!

Там же имеется справка судной части Департамента полиции о корнете Пономареве, который, желая отличиться, организовал водворение оружия контрабандным путем и к этой провокации подстрекал разных лиц, о чем в 1907 году и было напечатано в газете «Речь».

Показания Мясоедова на суде по этому делу восстановили против него Департамент полиции и сделали источником всех нападок. С делом Пономарева приезжал ко мне полковник Еремин. Департаментом же полиции настроен был и А.А. Макаров. Вместе с тем дежурный генерал Главного штаба сведений о неблагонадежности Мясоедова не имел. Генерал Монкевиц, бывший против него, заявил тем не менее, что обвинение агента Герца о неблагонадежности Мясоедова не подтвердилось, то есть и в контрразведывательном отделении главного управления Генерального штаба данных для опорочения Мясоедова не имелось.

А так как, кроме этого, целых два года после увольнения в 1912 году, находясь под наблюдением, Мясоедов ни в чем предосудительном замечен не был, то нет ничего удивительного, что, когда он обратился ко мне с просьбой не препятствовать его поступлению на службу для реабилитации, в минуту общего подъема, охватившего всех с началом войны, я не мог ему не ответить «по-христиански», как он меня просил, хотя бы частным путем, то есть не на бланке военного министра, без номера и пр.

Поэтому считаю более нежели неточностью выражение в тексте приговора: «Удостоверил отсутствие с его, военного министра, стороны препятствий», так как я не имел в виду содействовать его определению, да еще с преступной целью, как это возмутительно мне приписывается.

В штабе 6-й армии, куда обратился Мясоедов, его не приняли, несмотря на мое письмо, правильно оценив его не как рекомендацию, а как частное сообщение, лишь указывающее о неимении препятствий.

На совершенно частное письмо Мясоедова, в котором он просил меня простить его некорректное, по отношению ко мне, поведение, я ему дословно ответил:

«На письмо ваше от 29 июля уведомляю, что против вашего поступления на действительную военную службу лично я ничего не имею.

Вам же о поступлении вновь на службу надлежит подавать прошение в установленном порядке».

«Лично» и «в установленном порядке» – выражения, свидетельствующие о характере ответа в частном порядке, что ясно и в показании подполковника Защука, служившего в штабе 6-й армии: «При этом показал мне полученное им (Мясоедовым) частное письмо от генерала Сухомлинова».

И все это хорошо было известно следователю Кузьмину, но по одному ему известной причине он этими данными пренебрег.

Сам А.И. Гучков после консультации присяжных поверенных убедился, что «твердых положительных данных в подтверждение высказанного мною (то есть А.И. Гучковым) против Мясоедова обвинения в шпионаже не имеется».

Затем признание поручика Колаковского в неправдивости своих показаний и оправдание полевым судом Мясоедова по двум главным пунктам обвинения могут служить доказательством, что с решением его участи нельзя было спешить до такой степени, что улик надлежащих не собрали и приговор приказано было привести в исполнение немедленно, не представляя на конфирмацию, о чем, однако, просили.

Наконец, Борис Суворин, в своем письме от 26 июля 1914 года, невзирая на то крупное недоразумение, которое у него было с Мясоедовым в 1912 году, пишет ему: «Я был крайне обрадован, получив ваше письмо. Как вы совершенно верно говорите в нем, теперь нам не время считаться, а я со своей стороны рад протянуть вам руку и предать забвению все прошлое».

И это пишет редактор газеты, которая выступала против Мясоедова!

После всего этого строки пункта шестого приговора: «каковыми действиями своими он, Сухомлинов, заведомо благоприятствовал Германии в ее военных против России операциях» – в юридическом отношении клевета, своей неправдоподобностью и грубой постройкой бросающаяся в глаза.

До чего были запуганы господа присяжные, можно судить по тому, что и на эту до смешного очевидную ложь они не посмели ответить отрицательно.

В пункте пятом я обвиняюсь в том, что, «состоя в должности военного министра, в период времени с 11 марта 1909 года до конца марта 1914 года, по соглашению с другими лицами, сообщал австро-венгерскому подданному Александру Альтшиллеру, заведомо для него, Сухомлинова, состоявшему агентом Австро-Венгрии, такого рода сведения, которые заведомо для него долженствовали, в видах внешней безопасности России, храниться в тайне от иностранного государства, а именно о содержании его, Сухомлинова, доклада бывшему императору по поводу мероприятий военного ведомства, в области военной обороны России».

Во всем этом пункте отвечает истине только то, что я состоял в должности военного министра с 11 марта 1909 года и что Александр Альтшиллер – австро-венгерский подданный. Все же остальное – заведомая ложь прапорщика Кочубинского, создавшего целое «преступное сообщество», судившееся полевым судом совершенно противозаконно, только для того, чтобы из этого можно было проектировать то, что составило пункт пятый приговора.

Сенатор Таганцев не мог не видеть, что дело о полковнике Иванове – сплошное преступление по должности следователя, прапорщика Кочубинского, автора этого позорнейшего дела, для глумления над правосудием. Сенаторы Кузьмин и Носович, ознакомившись с производством Кочубинского, вырабатывали обвинения по заведомо для них преступному материалу этого следователя. И при таких условиях понятно: прикрываясь тем, что приговор полевого суда в Бердичеве вошел в законную силу, господа сенаторы не допустили оглашения этого вопиющего дела на суде, сознавая, что иначе вполне основательно можно было ожидать скандальнейшего провала всей двухлетней постройки из недоброкачественного материала.

Но шила в мешке не утаишь. По мясоедовскому делу разоблачения уже начались в печати, а на очереди – дело полевого суда в Бердичеве, этого второго краеугольного камня в фундаменте строительства Кочубинского. Когда все подробности сделаются достоянием гласности, то будет ясно, что «преступное сообщество» Кочубинского – на самом деле свод уголовных преступлений самого следователя, который потрудился немало, чтобы людей, находившихся в чисто коммерческих связях, сделать шпионами.

В одном письме, взятом при обыске, точки, поставленные в не подлежащих по грамматике местах, признаны были им тоже шифром; а между тем говорят, что эксперт признал их поставленными другими чернилами, более подходящими по цвету к перу Кочубинского…

По поводу доноса, по-видимому, князя Андроникова, начальник Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в Петрограде 11 марта 1915 года, в № 6822, заявляет, что «негласным расследованием по означенному анонимному заявлению неблагоприятных сведений об Альтшиллере в Петрограде не было».

В своем показании присяжный поверенный Финн (Т. IV) заявляет, что до 1914 года никогда не слыхал, что Альтшиллер – шпион, живший в Киеве с 1870 года.

Если бы действительно что-либо