Тёмный путь - Николай Петрович Вагнер

колоть штыками!! Фи! C’est par trop cynique[43]!! Нет! С меня довольно, слишком довольно работы свинцом и чугуном… С меня довольно, как люди хладнокровно и мужественно истребляют друг друга… Я на пиру. Кровь опьяняет!..

И она взглянула на меня своим гордо презрительным взглядом, но в этом взгляде мне показалось что-то страшное, кровожадное.

«Точно вампир!» – подумал я.

XXVIII

– Княжна!.. – сказал я. – Бравированье опасности – иногда дело хорошее… Но циническое отношение к такому делу, как севастопольское… мне кажется… оригинально, но… неправильно.

– Ха! ха! ха! – захохотала она резким, как мне показалось деланым, смехом. – Что же? По-вашему, надо плакать, глядя на эту бойню! Сокрушаться о человечестве и жертвах рока?.. Их так много!.. Ха! ха! ха! ха!..

И в ее смехе зазвучали слезы, истерический плач.

Гигинов, который сидел подле меня, наступил мне на ногу и мигнул мне многозначительно.

– Нет! Пусть больше крови, разрушения, истребления… Пусть везде пирует смерть и скорее настанет ее покой.

Я смотрел на нее с недоумением. Мне странно казалось, что то, что она высказывала теперь, было моим настроением еще вчера. Еще вчера вечером я жаждал этого истребления, грома, крови… Что это?! Влияние ли обстановки?!

– Княжна! – сказал я. – Мне кажется, вы забываете причину, из-за которой ведется это упорное истребление. И я думаю, вы не бросите камня в эту причину… Что может быть выше и чище, как привязанность к родине, к отчизне и защита ее?!

Княжна взглянула на меня насмешливо и ничего не ответила.

Граф ответил за нее.

– Неужели вы думаете, – спросил он насмешливо, – что здесь играет роль патриотизм?! Зачем, например, вы переехали в Севастополь? Ведь вы были на Кавказе?

– Я именно затем приехал, чтобы защищать Севастополь и мою родину.

– Ну! Блаженны вы в вашем идеализме; а мы вот, я думаю, все собрались здесь за другим. Здесь быстро производят в следующий чин или в чистую, на «тот берег». А там вас встречают очень милостиво, по правилу: «Нет более сей любви, аще кто положит живот свой за други своя»… Ведь это очень практично… Как вы думаете?

Я чувствовал, что все смотрели на меня вопросительно.

И я, помню, подумал тогда: зачем же я расставался с моей дорогой Леной? Зачем она покинула меня?.. Когда здесь, у очага войны, нет того настроения, которое одушевляло ее там, таким чистым и, казалось мне, святым огнем?

– Здесь, ради отчизны, дерутся только солдаты и бурбоны, – проговорил басом артиллерийский полковник, высокий, плотный господин с большими черными усами и густыми нависшими бровями.

– Нет! Зачем же? Найдутся многие, – сказал граф, – но у солдат скорее стремление просто удовлетворить потребность драки…

– Как у петухов. Жажда боя, крови! – подхватила оживленно княжна, и опять в ее глазах мелькнула какая-то страстная искорка.

XXIX

Мы засиделись у Томаса, ужинали и разошлись во втором часу.

Помню, княжна предлагала тосты, один эксцентричнее другого.

– За взрыв бастионов – и Севастополя! Ура!

– За барачный тиф и его союзника!

– За ту Севастопольскую бомбу, которая убила больше всех других!

Помню еще (и, вероятно, никогда не забуду), как она, под конец ужина, облокотившись на стол и держа в одной руке бокал, прямо уставила на меня свои черные, блестящие глаза.

– В презренном мире все кружится, – говорила она таинственным полушепотом, выпивая маленькими глоточками шампанское. – Ночь и день, лето и зима, жизнь и смерть, творение и разрушение… и горе дураку, который поверит или сам подумает, что здесь есть место наслажденью… Здесь есть место… только опьянению и фейерверку!..

Помню, когда мы вышли из ресторана, то как-то страшно, зловеще среди серого, раннего, тихого утра неслись по небу бесконечные огненные дуги и гудел несмолкаемый гром…

«Точно фейерверк! – подумал я. – Фейерверки человечности!»

– Послушайте, – сказал я Гутовскому, когда мы, расставшись с компанией, остались одни. – Кто это?! Эта госпожа?! Это какая-то сумасшедшая, безумная.

– Да!.. Немножко того… Ведь у нее здесь убили жениха – князя Б… И с этого самого случая – она и… того… повредилась. Просили у Государя разрешения оставить ее здесь. Думают: хуже будет, если увезти.

Я пошел к себе на квартиру, к моей матроске Аграфене Степановне. Мой денщик, Игнат, сидел у порога квартиры, уткнув голову в колени, и храпел на весь Севастополь. Я с трудом разбудил его и улегся спать.

Но заснуть мне не удалось до семи часов утра.

Винные пары в голове, болезненное состояние от незажившей еще раны, оживленный разговор, а главное, она… она… этот вампир со жгучими черными глазами!

Я не мог закрыть глаз, чтобы не увидать этих огненных, казалось мне нечеловечьих, больших глаз, которые смотрели не мигая прямо мне в сердце. И чем дольше они смотрели, тем невыносимее становилось этому сердцу. Оно болезненно наслаждалось и ныло. Да! Это было то сладострастное наслаждение, с которым человек мучит другого, радуется слезам, стонам женщины, которой он овладевает. Это наслаждение убийц, мучащих свою жертву, извергов, радующихся терзаниям, ее крови…

К утру этот кошмар сделался невыносим. Сердце болезненно билось, в висках стучало. Я стонал, метался… и не мог от него освободиться.

Мне казалось, что она лежала на моей груди как страшная, черная тяжесть. Она сосала мою кровь… Чем?.. Я не знал, но мне казалось, что-то алое, как ее губы, прилипало к моему сердцу, а ее ужасные жгучие глаза смотрели не мигая прямо в мои и не давали мне пошевельнуться ни одним суставом…

Я дико вскрикивал и просыпался затем, чтобы через несколько мгновений снова подвергнуться тому же невыносимо тяжелому, страшному состоянию.