Фея Семи Лесов - Роксана Гедеон

Пальцы у Лассона были длинные, смуглые и подвижные, как у хороших музыкантов, – подобно им, он был виртуозом своего дела. Я почти не чувствовала его прикосновений, но всего страшнее была его улыбка – легкая, едва заметная, – но все же улыбка, прятавшаяся в уголках губ.

Я лежала и думала, что на утешительный итог этого осмотра трудно надеяться. Маргарита сказала «четыре месяца». Мысленно я перенеслась в «Путеводную звезду», в тот осенний дождливый вечер. Нет, Анри никак не может быть виновником… Если уж искать виноватого, то это граф д'Артуа. С ним я провела столько ночей, а иногда и дней. Конечно, это он.

«Надо спросить Лассона о месяце, – со страхом подумала я, звеня зубами, – надо обязательно спросить… Но, боже мой, что же мне делать?»

Лассон медленно опустил рубашку мне на колени и удовлетворенно потер руки.

– Ну что? – дрожащим голосом спросила я. Он снял очки.

– Сомнений нет, мадемуазель, и быть не может!

– Что значат ваши слова, сударь? – проговорила я в ужасе.

– Значение моих слов, мадемуазель, самое простое. Что может быть проще того, что женщина готовится стать матерью? Я даже скажу, что вы решили проверить это очень поздно. Вам не так уж много осталось; я насчитал полных четыре месяца. Если все будет в порядке, в конце июля у вас родится ребенок.

– Боже мой! – только и смогла я произнести. Я все еще не могла поверить, что эта беда приключилась именно со мной.

– Ну, что вы! – сказал Лассон насмешливо. – Разумеется, положение не слишком приятно, но и не так уж трагично, как вы это изображаете на своем лице!

– Господин Лассон! – закричала я в отчаянии. – Неужели ничего нельзя сделать? Отец убьет меня!

– О, в это я не вмешиваюсь, мадемуазель.

– Но я же слышала… я знаю, бывают средства. Искусственные роды, например… Я заплачу вам много денег…

Лассон галантно поклонился.

– Увы, мадемуазель, я не так смел, чтобы рисковать своей репутацией. Знаете, что делает полиция и католическая церковь с теми, кто занимается подобными делами? Она их четвертует без всяких проволочек. Пожалуй, даже если бы ваш отец собственной персоной просил меня о такой услуге, то и тогда бы я отказался.

Он увидел, что с моих ресниц готовы сорваться слезы, и смягчился.

– Отчего бы вам, мадемуазель, не испробовать средство, к которому прибегают все наши дамы?

– Какие дамы? – спросила я машинально.

– При той жизни, что царит в Версале, таких дам много. Утешьтесь тем, что вы не одна, и покиньте Париж на некоторое время. Уединитесь в провинциальном глухом поместье… У вас есть прекрасный предлог для этого – траур. А когда у вас родится ребенок, наймите ему кормилицу, вот и все. Подобные приключения еще никого не убивали. Они просто придают юным дамам серьезности.

– Боже, но ведь я не смогу и слова сказать отцу!

– Скажите виновнику вашего несчастья… ведь это, кажется, граф д'Артуа? – Лассон хитро прищурился.

Я молчала, почувствовав внезапную враждебность к врачу. Что ж, пусть он и весь Версаль думают, что я беременна от графа д'Артуа. Кто знает, может быть, я еще извлеку какую-нибудь выгоду из этого.

Я ехала домой в самом мрачном расположении духа. Все казалось мне злым, нелепым, враждебным. Весь мир направлен против меня… А ведь мне еще предстоит поговорить с отцом. Это, пожалуй, самое трудное.

– Ах, да успокойтесь вы! – сказала наконец Маргарита. – Ничего в этом нет ужасного. Ведь, если рассудить, то это вовсе не стыдно. Если бы Господь Бог хотел, чтобы дети только у замужних рождались, он бы так и сделал, правда?

Лицо отца было бело как мел, губы сжаты, голос звенел от ярости. Я втягивала голову в плечи, не в силах побороть эту проклятую робость, которую я чувствовала всегда, когда разговаривала с принцем. Ах, мне бы чуть-чуть дерзости, нахальства! Может быть, его тон не был бы тогда таким гневно-убийственным.

– Вы опозорили меня. Вы это понимаете?

– Да, конечно, – прошептала я нерешительно, – но, с другой стороны, доктор Лассон сказал мне, что таких, как я…

– Меня не интересует, что сказал вам этот аптекаришка. Я знаю только то, что вы ославили меня на всю Францию. С завтрашнего же дня о вас начнут судачить Париж и Версаль. Несомненно, этим воспользуются бульварные газеты, памфлетисты и прочие писаки. Вас назовут уличной девкой, и это, пожалуй, будет справедливо. Но ваше имя, черт возьми, будут связывать с родом де ла Тремуйлей!

– О Боже, – взмолилась я, – но ведь вы сами, сами ничего не имели против моих отношений с графом д'Артуа!

– Да, но я не знал, что вы еще в Бретани вели себя как самая последняя развратница!

Он крикнул это так яростно, что я оторопела. У меня зазвенело в ушах, к горлу снова подкатила дурнота. Нет, неужели он не понимает, в каком я сейчас состоянии? Как он может говорить со мной так жестоко, оскорблять меня такими словами?

– Ваша мать была куртизанка, и вы сразу же после монастыря начали вести себя как шлюха. Не знаю, как мне удавалось сдерживать вас в предыдущие годы. Едва вас выпустили из-под замка, как вы сразу связались с самым мерзким из тамошних провинциальных дворянчиков! Уж лучше бы я запер вас навсегда в монастыре, чем дал вам беспрепятственно удовлетворять прихоти вашей крови. Уж не знаю, чего там намешано: в вашей родословной хватает и цыган, и итальянцев и мавров…

Меня охватила ярость.

– И крови французских принцев из рода де ла Тремуйлей тоже! – выкрикнула я злобно. – Вашей крови, да!

Он побагровел.

– Вы осмеливаетесь говорить со мной в таком тоне?! Может быть, вам напомнить, что это я вас создал, и я же могу в порошок стереть?

– Вовсе не вы меня создали, отец! И я не хочу быть всего лишь вашим созданием. Черт возьми, воспитание, которое вы мне дали, не дает мне спокойно выслушивать ваши оскорбления!

Комкая платок, я в бешенстве вскочила на ноги и несколько секунд подыскивала слова для изъявления своего возмущения.

– Почему вы всегда вспоминаете мать? Кем бы она ни была, она никогда не говорила о вас плохо, и не внушала мне презрения к вам… Вы говорите, что я вела себя как уличная девка. А помните тот случай, когда я приехала к вам за советом? Вы приказали мне подчиниться требованиям графа д'Артуа – вы, мой добродетельный отец! Где же тогда были ваши честь и гордость? А самое ваше поведение? Ослепительная маркиза де Бельер, горничная Каролина! Вы думали, что я ничего не замечаю? Но я все понимала, я училась у вас, я…

И тут он меня ударил. Легко, но чувствительно, как, наверно, бил своих гвардейцев. Конечно, он забылся и был в ярости. Но эта пощечина вдруг освободила меня. Исчезли страх, робость, скованность. У меня в душе не осталось ни осадка от той непонятной боязни. Перемена была так внезапна, что я на какое-то время лишилась дара речи.