Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андрэ Моруа

Ирун разочаровал его, теперь город походил на Батиньоль. "Где же прошлое? Куда исчез дух поэзии?" Фонтарабия оставила в нем светлое воспоминание. На фоне голубого залива когда-то предстало перед его глазами селение с золотыми крышами и остроконечной колокольней. Теперь же на плато, он обнаружил просто-напросто хорошенький, маленький городок. Ландшафты, как и он сам, несколько потускнели. Но, как и в былые годы, Испания поразила его воображение своей дикой природой, гибкими и стройными женщинами, яркостью речи. "Это страна поэтов и контрабандистов". В Пасахесе, селении, расположенном близ Сан-Себастьяна в провинции Гипускоа, он обнаружил замечательный, чарующий уголок: высокие дома, окрашенные в белый и ярко-желтый цвет, на балконах развевающиеся яркие полотнища красной, желтой, голубой материи, на берегу залива - черноокие красавицы лодочницы с великолепными волосами.

Он доехал до Памплоны, затем возвратился через Пиренеи по маршруту Ош, Ажен, Периге, Ангулем. На острове Олерон, 8 сентября, Жюльетта была поражена скорбным видом Виктора Гюго. Остров являл собою печальное зрелище. "Ни одного паруса. Ни одной птицы. На горизонте появилась огромная круглая луна, которая сквозь густой туман казалась красноватым, лишенным позолоты отблеском луны. Тоска леденила мне душу. В тот вечер все было каким-то мрачным, зловещим. Сам остров казался мне огромным гробом, лежавшим на море, а эта луна - светильником, озарявшим его".

На следующий день, покинув остров, они отправились в Рошфор. Гюго хотел заехать в Гавр, повидать молодых Вакери. Адель и трое ее детей находились по соседству - в Гранвиле, она жила там на даче, которую снял для нее зять. Вскоре в Гранвиле должна была собраться вся семья; при одной этой мысли Гюго обрел бодрость духа. В деревне Субиз Жюльетта предложила зайти в кафе, выпить бутылку пива и просмотреть газеты, которые они не читали уже несколько дней.

Дневник Жюльетты Друэ, 9 сентября 1843 года:

"На площади мы увидели вывеску, на которой большими буквами было начертано: КАФЕ ЕВРОПА. Мы вошли туда. В этот час дня никого не было. Лишь один молодой человек за первым столиком по правой стороне сидел напротив кассирши, читал газету и курил. Мы устроились в глубине зала, у винтовой лестницы, перила которой были обтянуты красным коленкором. Официант принес бутылку пива и удалился. На соседнем столе лежало несколько газет. Тото наугад взял одну из них, а я взяла "Шаривари". Не успела я прочитать заголовок, как мой бедный друг внезапно склонялся ко мне и сдавленным голосом простонал, показывая мне газету: "Какой ужас!" Я взглянула на него: до конца дней моих мне не забыть несказанного отчаяния, которое отразилось на его благородном лице. Только что я видела его веселым и счастливым, и в одно мгновение он преобразился, сраженный несчастьем. Губы у него побелели, красивые глаза не видели ничего, лицо и волосы стали влажными от слез. Он схватился рукой за сердце, словно боясь, что оно выпрыгнет из груди. Я взяла эту страшную газету и прочла..."

В газете "Сьекль" сообщалось об ужасном происшествии, случившемся в Вилькье в понедельник 4 сентября. Накануне Леопольдина и ее муж приехали из Гавра в Вилькье, чтобы провести там воскресный день. В Вилькье они встретили своего дядю - Пьера Вакери, бывшего капитана судна, и его сына Артюса, мальчика одиннадцати лет. "В воскресенье днем к набережной причалила яхта, которую Шарль велел пригнать из Гавра. Такая фантазия пришла его дяде. Яхта была построена на морской верфи по его собственному проекту. Шарль участвовал на этой яхте в регате, происходившей в Онфлере, и взял первый приз. Яхта была оснащена двумя большими парусами и благодаря им развивала под ветром большую скорость, но корпус у нее был слишком легкий для обычного плаванья в устье Сены. Пьер Вакери решил испытать это суденышко на другой день утром, совершив на нем прогулку до Кодбека к своему нотариусу, мэтру Базиру, который ждал его..."

На другой день утром погода была прекрасная. Ни малейшего ветерка, вода как зеркало, легкая утренняя дымка. Накануне условились, что Леопольдина поедет вместе с мужем, дядей и двоюродным братом. Но ее свекровь тревожилась, что яхта очень уж легкая, и отговорила сноху от прогулки. Оба мужчины и мальчик отправились без нее, но тотчас же возвратились: яхта плясала на воде, и они для балласта положили в нее два больших плоских камня. На этот раз Леопольдина соблазнилась, попросила подождать ее и, быстро переодевшись в платье из красного клетчатого муслина, села в яхту. До Кодбека доплыли очень быстро, без всяких злоключений.

Нотариуса Базира надо было привезти в Вилькье к завтраку. Он предложил ехать в его экипаже: прогулка на неустойчивой яхте ему совсем не улыбалась. Для его успокоения Шарль и Пьер увеличили балласт глыбами песчаника, сложенными на набережной Кодбека. Нотариус скрепя сердце сел в яхту, но, так как она плясала все сильнее, попросил, чтобы его высадили на берег у часовни Бар-и-Ва, заявив, что дойдет пешком. "Поплыли дальше. Ветер надувал паруса. Спустя несколько минут внезапно налетевший шквал опрокинул яхту набок. Камни, положенные для того, чтобы придать ей устойчивость, покатились, усилив ее крен. И вещи, и разбушевавшаяся стихия коварно обрушились на людей. Счастливо начавшаяся прогулка завершилась трагически. Из пассажиров лишь Шарль Вакери, превосходный пловец, еще бился в волнах вокруг перевернувшейся яхты, пытаясь спасти свою жену. Она цеплялась за борт судна. Он напрасно тратил свои силы. Поняв тщетность своих попыток, он, ни на одно мгновение не оставлявший ее, решил утонуть вместе с ней..." Огюст Вакери поздно ночью сообщил о катастрофе госпоже Гюго. Он заставил ее уехать в Париж во вторник "с тремя оставшимися детьми, чтобы они не находились в Вилькье на ужасном обряде похорон".

Романтической гибели молодых супругов соответствовал и романтический обряд погребения: их положили в один гроб. Из белого дома их вынесли на плечах провожавших и похоронили на маленьком кладбище подле часовни.

Виктор Гюго - Луизе Бертен, Самюр. 10 сентября 1843 года:

"Мне трудно передать, как я любил мою бедную девочку. Вы помните, какая она была очаровательная. Это была самая милая, самая прелестная женщина. Всемогущий Боже! Чем я перед тобой провинился?"

Так как Гюго привык всегда подводить итоги, "шла ли речь о тайнах Вселенной или о мелких расходах", он задавал себе вопрос: "Не мстит ли всевышний любовнику, который отошел от своей семьи?" Вот почему он некоторое время с отвращением относился к Жюльетте Друэ и "льнул к своей жене". Из рокового кафе "Европа" в Субизе он писал ей:

"Не плачь, несчастная женщина. Смиримся с судьбой. То был ангел. Вручим ее Богу. Увы! Она была слишком счастлива. О! Как я страдаю! Вместе с тобой и с нашими горячо любимыми бедными детьми я плачу горькими слезами. Дорогая Деде, будь мужественной, крепитесь все вы. Я скоро приеду. Мы будем горевать вместе, любимые мои. До свидания. До скорой встречи, моя дорогая Адель. Пусть этот страшный удар по крайней мере сблизит наши любящие сердца".