Ссора с патриархом - Джованни Верга

Маркиз хотел было тут же остановить его, едва тот произнес имя Агриппины Сольмо. Но глубокая грусть, в которую ввергал его дождь, воспоминание о прошлом, которое пробудили слова инженера, неожиданное возвращение к былому растревожили его душу, заставив с легким чувством сожаления вспомнить и многое-многое другое. Потому что в конце-то концов во всем виноват был только он сам. Из кастового тщеславия, из желания перехитрить самого себя ом выдал ее замуж на таком чудовищном условии, нисколько не подумав о возможных последствиях.

Видя, что маркиз молчит, инженер подумал, что напоминание о прошлом ему неприятно, достал из кармана сигару, раскурил ее и стал прохаживаться по комнате, поглаживая бакенбарды.

Маркиз же, не отводя глаз от эвкалиптов, с которых потоками стекала дождевая вода, мысленно следовал за женской фигурой в белом, с черными косами под темно-синей накидкой; он следовал за ней по уже виденной им когда-то давно местности, мимо домишек, лепившихся по склонам горы и словно искавших у нее защиты от ветра, он следовал за ней и чувствовал, как его охватывает глухая ревность, совсем непохожая на ту, которую он испытал некоторое время назад… Мог ли он теперь сомневаться? Мог ли негодовать? Разве он не обрадовался, когда она уехала в этот далекий городок, спрятавшийся в изгибе горы, в один из домишек, лепившихся по ее склонам и словно искавших там защиты от ветра?

Он резко обернулся к инженеру, ходившему взад и вперед по комнате с сигарой во рту, поглаживая бакенбарды, и чуть было не сказал ему: «Ну зачем вы разворошили в моей душе этот еще тлеющий пепел?» Как будто это он, инженер, был виноват, что его охватила грусть, будто это он вызвал в его воображении меланхолически покорное лицо Цозимы, говорящей о печалью в голосе: «Зачем спешить? Марджителло все равно не оставляет вам времени подумать о чем-нибудь другом!»

И это было действительно так!

20

В те дни и часы, когда хлопоты по строительству и заботы о хозяйстве не поглощали его целиком, — а ему надо было подумать и о восстановлении сильно поредевшего от эпидемий стада, и о распашке целинных участков, и о приобретении зерна для посева, чтобы восполнить ущерб, нанесенный двумя ужасными неурожайными годами, — маркиз испытывал странное ощущение, будто идет по какой-то не очень твердой почве, которая в любую минуту может провалиться у него под ногами.

В такие дни и часы совесть не давала ему покоя, ему казалось, будто процесс может возобновиться и ему все еще грозит опасность, что какая-нибудь не замеченная на предварительном следствии улика наведет на его след, будто разоблачающие слова, сказанные им на исповеди, могли каким-то загадочным образом запечатлеться на беленных известью стенах комнатки дона Сильвио и внезапно проступить на них, подобно огненному библейскому пророчеству на пиру Валтасара[129], чтобы непременно погубить его; будто «колдовство» дона Аквиланте, не удавшееся прошлый раз, может не сегодня завтра, при каких-то неведомых обстоятельствах, дать результат; будто все прочитанное им в книгах, которые давал ему кузен Пергола, было несостоятельным вымыслом, обманом и он напрасно успокоился относительно земной и загробной жизни!

Однажды утром ему пришлось спуститься вместе с Титтой и плотником в мезонин, чтобы посмотреть, нет ли там среди сваленной в первой комнате мебели каких-нибудь еще пригодных столов.

Он спустился туда спокойно, без малейшего опасения, что воспоминание о распятии, подаренном церкви монастыря святого Антонио, может разволновать его.

А вышел оттуда еще более потрясенный, чем если бы снова увидел вдруг на прежнем месте истекающую кровью фигуру, пригвожденную к большому черному кресту и завернутую в рваную простыню.

На пожелтевшей от времени стене пространство, которое прежде закрывало распятие, сохранило свой первоначальный цвет, и отпечаток креста и тела Христова получился таким четким, что казалось, контуры эти на желтом фоне стены сделаны искусной рукой художника, который почему-то не смог завершить рисунок и раскрасить его.

Позднее маркиз прекрасно понял, отчего так получилось. Но первое внезапное впечатление было таким сильным, что он целый день не мог избавиться от него.

В другой раз, войдя в комнатку, где он заперся однажды, чтобы пустить себе пулю в висок, он вспомнил сцену, которая произошла между ним и Сольмо, прибежавшей туда в поисках его. И ему померещилось, будто он снова видит ее перед собой — она пристально смотрит на него горящими глазами и говорит: «Я теперь ничто для вашей милости! Вы гоните меня, будто бешеную собаку. Что я сделала? Что я сделала?» Только теперь ему показалось, что тогда он не заметил страшного выражения этих глаз, которые как будто хотели сказать ему: «Я все знаю! Но я молчу! И ваша милость тоже верит, будто это я убила Рокко Кришоне?.. Я знаю! Но я молчу!»

Подозрение это никогда еще не возникало у него. Почему же оно пришло ему в голову сейчас?

Короткие письма, которые время от времени она присылала ему, как бы для того, чтобы напомнить, что жива, разве не означали: «Я все знаю! До сих пор я молчала. Но могла бы и заговорить. Разве вы не сказали мне, вспомните, ваша милость: „Было бы лучше для тебя и для меня, если бы это ты убила его!“ Что вы имели в виду?» Ему показалось, будто он слышит, как она говорит это!

И в тот день ему тоже стоило больших усилий прогнать это страшное подозрение. Возможно, из-за всего этого он и испытывал теперь тревожное ощущение, словно ступает по не очень твердой почве, которая в любую минуту может провалиться у него под ногами.

Он хватался за все, чтобы удержаться, и, как только немного успокаивался, начинал смеяться над своими страхами и сердиться на свои нервы.

А что нервы у маркиза были взвинчены, это видели все. Беда тому, кто делал хоть что-нибудь ему поперек! Да, к сожалению, это знали все: кормилица Грация, Титта, управляющий и батраки, инженер, каменщики и плотники, работавшие в Марджителло, и несчастные крестьяне, не умевшие пользоваться новыми плугами, хотя он и объяснял им и растолковывал, как это делается.

Вот уже две недели, как он не возвращался в Раббато, — еще и потому, что не хотел испытывать неловкости от визита к тетушке баронессе и от разговора с Цозимой. Теперь он уже не мог сказать ей: «Нет дождя!» Столько воды пролилось за два дня и две ночи! И земля уже «запенилась», зазеленела, спеша выгнать ростки разных трав, семена которых долго дремали в затвердевшей почве.

Но как было думать о свадьбе, когда шло строительство, за которым он должен был следить с утра до вечера, иначе его не успеют закончить к сроку, ведь скоро прибудут машины, кувшины и бочки, которые нужно будет расставить по местам.

Как было думать о свадьбе, когда столько забот о полевых работах, из-за которых ему приходилось без конца ездить из Марджителло в Казаликкьо, из Казаликкьо в Поджогранде: он хотел сам за всем присмотреть, сам все проверить! Разве мог он положиться на этих безмозглых крестьян, которые ничего не понимали или притворялись, будто не понимают, и выполняли его распоряжения наоборот, чтобы привести его в отчаяние и заставить орать!

Когда же, позавтракав с инженером или с кем-нибудь из акционеров, приехавших в Марджителло посмотреть, как идут дела, он выглядывал во двор и видел в какой-нибудь сотне шагов стены, уже подведенные под крышу, окна с крепкими решетками и ставнями, видел каменщиков, работавших внутри, слышал визг пилы, вжиканье рубанков, стук молотков плотников, ставивших двери, его переполняло чувство гордости и удовлетворения.

— Вы могли бы себе представить все это несколько месяцев назад?

— Просто чудо, маркиз!

Акционеры были несколько обеспокоены тем, как много уже истрачено денег. Деньги дал авансом маркиз, это верно, но все же они должны были вернуться к нему, хотя и постепенно, с их виноградников и оливковых рощ; пока же строительство поглотило больше средств, чем первые доходы, которые предполагалось получить! Да и можно ли было на них рассчитывать, полагаться?

— Мы взялись за очень крупное дело!

— Кто не рискует, тот не выигрывает! Что вы за люди!

Его сердило, что они еще сомневаются, видя перед собой это здание, выросшее словно по волшебству, в котором скоро заработают машины и пока еще пустые помещения которого заполнятся кувшинами и бочками, содержащими сокровища!

И чтобы ободрить сомневающихся, он водил их по зданию, среди нагромождения строительных материалов, заставлял подниматься по еще не убранным лесам, перешагивать через железные балки, через бревна, доски, инструменты каменщиков; то и дело останавливался и в сотый раз повторял объяснения, стараясь разжечь их воображение, чтобы они представили себе все так, как видел он, в полном порядке; прессы отжимают раздавленные оливки, и масло течет ручьями, сусло бродит в чанах и потом ударяет в голову. Разве что не нацеживал из бочек прозрачное вино и не протягивал им стаканы, предлагая попробовать!