Дневники св. Николая Японского. Том ΙV - Николай Японский

Послал я с Димитрием Константиновичем ящик чая о. Феодору Быстрову, подарив другой такой же ящик Димитрию Константиновичу в «о-рей» за провоз.

Скромная вдова катихизатора Варнавы Имамура, Любовь, приходила просить принять ее девятилетнюю дочь приходящею в Женскую школу. Я сказал ей, что они — вдовы служивших Церкви — могут не приходящими, прямо определять своих детей в школу по достижении сими школьного возраста. Пусть только она попросит одну из учительниц присматривать за ее дочерью, как за маленькою; если которая возьмется, то дочь ее может войти в школу на полное церковное содержание. Правило об очередном поступлении в школу просящихся к ним, вдовам, не относится.

Но сегодня же пришлось отказать двоим, просящимся в Женскую школу, из Санума — девочке одного христианина, и сестре катихизатора Моисея Сираива, дочери Никифора, давно служащего миссионером. Что ж иначе? Почти тридцать кандидаток на поступление уже числится. Обещать бы принятие, так чрез пять–шесть лет — а в это время Бог весть, что может случиться!

13/26 мая 1900. Суббота.

Удивляет этот язычник Кавано из Циба–кен, опускающий в церковную кружку значительные суммы: сегодня вынуто из кружки его пожертвование — 110 ен, сделанное им в двукратное посещение им Собора после Пасхи. В Единого Бога верует, а дальше не хочет слушать; от катихизаторов, которые не раз набивались ему, отказывается; впрочем, старается полагать на себя крестное знамение, когда бывает за богослужением в Соборе; в последнее время и под крест стал подходить.

Антоний Такай, катихизатор в Хонго, приводил взять благословение одного из наученных им и уже крестившегося чиновника полицейского ведомства, отправляющегося в качестве начальника полиции в Саппоро; изъявляет радость, что не нужно будет скрывать свое христианство, боясь начальства — «сам–де набольший будет», и обещает усердствовать к распространению христианства; снабдил его запасом христианских книжек.

О. Петр Сибаяма, из Нагоя, хвалит усердие своих катихизаторов: Симона Тоокайрина, находящегося на искусе, после своей провинности в Немуро, и Павла Терасима, доселе вечно больного, ныне, пишет, совсем здорового и приводящего к крещению больше, чем Симон. — Но крещены ли уже ими приведенные и сколько, об этом не пишет, должно быть, потому что нечего написать. Впрочем, ладно и то, что хвалит. Помоги Бог!

14/27 мая 1900. Воскресенье.

Отслуживши Литургию, поспешил в Посольство служить молебен, так как день коронации нашего Государя. Певчие и без Димитрия Константиновича Львовского пели весьма изрядно; я исправил все и за диакона; хотел было половину этой чести уступить о. Сергию, чтобы он сказал первую ектению, но он упорно отказался — «коли без диакона, все–де за него сам Епископ»; нечего делать, пришлось повиноваться настоятелю.

Когда вернулся домой, встретился с Харитой Анатольевной, женой о. Симеона Мии, приехавшей на поминки своего отца, смерти которого тридцать лет; рассказала о Церкви в Кёото: «Растет Церковь — есть слушатели учения, скоро совсем тесно будет молиться в домашней Церкви там, нужно думать о постройке храма»…

При ней же пришел о. Алексей Савабе; этот с дрянным известием: еще один катихизатор оставляет службу по семейным делам — Николай Гундзи, воспитанник Семинарии да еще с особенным старанием выхоженный ею, так как много болел. Резонов, разумеется, наговорил кучу — дом–де без него гибнет, нужно управлять им и прочее, и прочее. «Чрез три года опять являюсь на службу Церкви». Грошевики, обманщики! Для грошовой земной выгоды бросают завиднейшую долю и высочайшую честь быть соработниками Господу в устроении им Царства Божия на земле для спасения их же и их ближних по крови.

Выслушавши о. Савабе, я ни слова не сказал ему, зная, что слова в таких случаях бесполезны — человека не удержишь, если он разорвал узду совести.

— Что еще имеете сказать? — спросил я.

— Гундзи завтра сам явится к вам рассказать обстоятельства, заставляющие его оставить службу Церкви.

— Зачем же рассказывать в другой раз; я от вас все слышал; скажите ему, чтобы он не мешал моим занятиям завтра. Пусть отправляется с миром домой и занимается, чем ему нужно.

— Еще Тит Оосава, учитель пения и причетник, совсем отбился от рук; всего–то и службы — в субботу отпеть всенощную, в воскресенье — обедню, и этого не делает; вот уж сколько раз не приходил в Церковь и у о. Павла–старика (Савабе) просился уволить его совсем от субботней службы.

— Этому скажите, что вы будете штрафовать его вычетом из жалованья за неявку на службу, или же пусть совсем уходит на свои какие–то посторонние дела, которыми так занят в противность своим обязанностям.

15/28 мая 1900. Понедельник.

Был в Иокохаме по банковым делам. Еще раз убедился, что при размене чека приходящего содержания Миссии, нужно справляться в разных банках и размениваться в выгоднейшем; в Chartered Bank показали размен пришедшей суммы: 2866 фунт. ст. 16 ш. 6 п. = 28155 ен 1 с., в Hong—Kong and Shanghai Bank’e: 28227 ен 18 сен, то есть на 72 ены 17 сен больше — разница значительная; я разменял, конечно, в последнем; а сначала думал было оставить вексель в Chartered, и хорошо, что справился и инде.

16/29 мая 1900. Вторник.

Яков Нива, бывший когда–то катихизатором, развратившийся потом, перебывавший в разных протестантских сектах и наконец в тюрьме, пишет ныне с острова Формозы покаянное письмо и просится опять в Православную Церковь — «не находит–де душевного покоя вне сей Церкви»; просит подвергнуть его какой угодно епитимии, лишь бы допущен был в православие; описывает свою жизнь на Формозе: владеет госпиталем, имеет много служащих, живет в достатке, пять человек детей, из которых один, пятнадцатилетний, уже служит и получает до 40 ен в месяц (не лжет ли, по обычаю своему?) Письмо умное, так как человек он несомненно умный, но верить прямо нельзя — человек крайне сомнительный. Итак, отвечено: «Разумно, что покаялся; если искренно, то не сомневайся в прощающем милосердии Божием». Слово же допущения его в Церковь не употреблено; может быть допущен к таинствам не иначе, как после, по крайней мере, семилетнего испытания; а кто за ним наблюдает там?

Пишет он еще, что там человек пятнадцать–семнадцать православных христиан, просит поэтому прислать туда священника. Но такового для острова Тайвань не имеется. Просит крестиков, икону, книг христианских — все это послано.

17/30 мая 1900. Среда.

О. Симеон Мии из Кёото пишет: «Считаю более полезным созвать на Собор в этом году только духовенство, а не всех. Оживить дух катихизаторов и христиан и предпринять добрые меры на расширение и укрепление местных Церквей ныне весьма существенно. О том и другом подробно обсуждать на собрании многоопытных отцов пастырей, вне официального заседания, было бы очень полезно для Церкви, по- моему». — Но отменить ныне общий Собор, которого все ждут, было бы не «оживить», а оглушить «дух катихизаторов». И какие «добрые меры» предпримут «многоопытные отцы?» Вот о. Савабе–старик предлагает меру, чтобы половину катихизаторов, за негодностью, исключить из службы, а другой половине вдвое возвысить содержание, «тогда–де» и так далее. Но каких же исключить? Есть, правда, человек пять–шесть, вроде Анатолия Озаки, совсем безуспешные, а прочие — и самые плохие, по–видимому, оказывают значительные успехи, коли оказывается это для них возможным, и самые хорошие, по–видимому, пребывают бесполезны по годам… Размышление о сем (особенно после совета с секретарем Нумабе) навеяло такую печаль на меня, что я едва передвигал ноги, идя на всенощную пред завтрашним Вознесеньем. Лучшие люди, для воспитания которых Церковь употребила много средств и усердия, уходят со службы или развращаясь, или по семейным якобы делам; другие лучшие люди (как кандидаты) в подозрении, что скоро уйдут; остается все бездарность, вялость, негодность, подонки — и тех- то хотят делить надвое, чтобы подонка подонков удалить, но какие именно подонки внизу, какие наверху — одни у других определить нет возможности; все бы вымести, но тогда Церковь с чем останется? Служащих у ней не будет — она умрет самоубийственною смертью. — Итак, что же? О, Господи…