Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

– Ты лжешь! – закричал император. – Этот брак для тебя – первый шаг к императорской мантии; если уж не для тебя лично, так для твоего сына, или внука, если такой родится. Породнившись со мной, ты получишь возможность обрести трон на законных основаниях.

– Со всем уважением, ваша светлость, заявляю: это полная чепуха, – возразил Аэций. – Если кто и выиграет от такого союза, то не я, а империя. Вы сами, к искреннему сожалению всех ваших подданных, до сих пор – надеюсь, лишь пока – не имеете наследника-сына. Если, к несчастью, ваша супруга так и не родит вам такового, и в том случае, если в результате брака моего сына с вашей дочерью у них появится ребенок-мальчик, династия Феодосия, правящая уже на протяжении семидесяти лет, продолжит свое существование. А это, ваша светлость, принесет нам стабильность – бесценный дар. Солдаты всегда выступают за преемственность во власти, потому что она является гарантией выплат им жалованья и бенефиций. Соответственно, становится ничтожной и угроза узурпации трона, что всегда несло Риму одни лишь беды. Неужели вы считаете, что я, человек, всю жизнь свою желавший Западной римской империи лишь процветания, могу поставить государство под опасность ради получения собственной выгоды?

– Да ты жаждешь этого! – вскричал Валентиниан, брызжа слюной. – Твои гладкие речи, изменник, не введут меня в заблуждение. Постоянно, всю свою жизнь, ты пытался лишить мою мать и меня власти, которая принадлежит нам по праву. Но нет же, главного – пурпура и диадемы – ты не получишь никогда.

С этими словами Валентиниан выхватил кинжал, спрятанный в складках его одежд, и, набросившись на Аэция, вонзил лезвие в его грудь. Тут же, стараясь не отставать от своего хозяина, на полководца налетела, словно стая коршунов, и вся императорская свита. Уже через пару секунд кровь хлестала из десятков ран, испещривших тело патриция; не успев вымолвить и слова, он замертво свалился к ногам Валентиниана.

«Только что узнал я ужасную новость – убили Аэция [написал Тит в “ Liber Rufinorum ”]. Для меня это не меньшая утрата, чем смерти Гая и Клотильды. Он олицетворял собой все лучшее, что есть в Риме: отвагу, честь, стойкость; о большей привилегии, чем служить ему, я и мечтать никогда не смел. И вот он пал от руки этого аморального труса, Валентиниана! Как же все это отвратительно и бесчестно!

О смертоубийстве во дворце говорят следующее: тайно приглашенных туда друзей Аэция перерезали едва ли не сразу, как они явились, всех до единого. Был среди них и Боэций, префект претория. Народу объявили, что Аэций напал на Валентиниана, и тот вынужден был убить его, защищаясь. Никто в это не верит; телохранители Аэция клянутся, что тот входил во дворец безоружным и совершенно умиротворенным. Рим кипит от возмущения; не удивлюсь, если его разъяренные жители пойдут на штурм Домус Августана.

Убийство это будет иметь просто-таки катастрофические последствия для Запада. Замены Аэцию я не вижу. Можно сказать, что, убив его, Валентиниан собственноручно подтолкнул империю к краю пропасти. Больше сейчас писать не могу; в голове моей – сумбур от горя и смятения».

Глава 54

Его свита численностью 200 человек и три близких друга, считая бесчестьем пережить царя [64]  и не умереть за него, если выдастся такая судьба, дали схватить себя.

Аммиан Марцеллин. Деяния. 395 г.

«Словно Геракл, убивший огнедышащего великана Какуса за то, что тот украл у него коров [написал Тит в “Liber Rufinorum” ], отомстил Вадомар за смерть своего хозяина, Аэция. Отомстил, отправив на тот свет – на тридцать первом году его правления и тридцать седьмом году его никчемной жизни – Валентиниана, третьего из императоров, правивших Западной Римской империей под этим именем. Кто-то (хотя, полагаю, таковых найдется немного) назовет это убийством; для меня же это не более чем кара за гнусное преступление. Возможно, до вас доходили слухи, что убийство совершили два служивших Аэцию гунна, Оптила и Фраустила? Чистейшей воды пропаганда – фальсификация, призванная снять вину с дворцовой стражи. Я изложу вам рассказ самого Вадомара, слово в слово, а там – судите сами».

«Родился я, полагаю (мы, германцы, в этих вопросах разбираемся не так хорошо, как вы, римляне), в тот год, когда Гейзерих повез вандалов в Африку, таким образом, сейчас мне лет двадцать пять – двадцать шесть, не более. Отец мой возделывал землю и, когда потребовалось, стал воином, в краю Гундомара, вождя – или regulus , как сказали бы вы – небольшого алеманнского племени. В отличие от бургундов или даже саксов, алеманны, как можно понять из названия, это не один народ, а целое сборище гермундуров, свевов и прочих, которые живут на старых agri decumates, “Десятинных полях”, между верховьями Рейна и Данубия. Гундомар, чья крепость Рундер Берг стоит на высоких холмах у реки Никры, совсем не похож на воинственного господина; прислуживают ему главным образом убеленные сединами ветераны, некогда воевавшие в римских армиях. Оставшись в родных местах, я бы вряд ли мог рассчитывать на хороший заработок или известность, к которой так стремятся отважные и дерзкие юноши. Будучи парнем неугомонным и решив, что тяжелый труд пахаря не многим отличается от рабства, уже в восемнадцатилетнем возрасте присоединился я к одному из военных отрядов Арминия, с которым перешел через Рейн, в провинцию Максима Секванор, что в Восточной Галлии. Половина римских армий сгинула в войнах против готов, и затыкать образовавшиеся бреши вашему императору пришлось за счет войск, которые стояли у границ, так что помех на своем пути мы не встретили.

К сожалению, Арминию явно недоставало знаний и коварства его великого тезки, который во времена вашего императора Августа наголову разбил в Тевтобургском лесу легионы Вара. Разбив лагерь на одной заброшенной вилле, мы жили тем, что совершали набеги, пользы от которых, правда, было немного, на близлежащие деревушки. Земля там – тощая; местные жители давно оставили свои хозяйства и виллы ради более безопасных городов. Вместо того чтобы перебраться в более богатую местность или углубиться в центр Галлии, лелеявший мысль о легкой добыче Арминий решил взять в кольцо окружения Аргентарию, что было крайне глупо; германцы, народ нетерпеливый, никогда не умели – все это знают – брать защищенные стенами города. Арминий, похоже, думал, что горожане либо быстро капитулируют, либо отдадут нам все свое золото за то, чтобы мы оставили их в покое. Когда, через три недели, ничего из этого не случилось, отряд наш потихоньку начал распадаться. Сердитые и голодные, многие из сторонников Арминия отправились назад, за Рейн, и остановить их он уже не мог. Не пожелав возвращаться домой без солида за пазухой, я и мой хороший товарищ – простой, но очень надежный парень, всегда готовый разделить с тобой последнюю краюху хлеба, – решили попытаться устроиться на военную службу в Риме. Наши, алеманны, всегда были на хорошем счету у римских военачальников. Чем черт не шутит. Подумав так, мы, Вадомар и Гибвульт, отправились на поиски месторасположения галльской армии. После утомительного перехода через Возег и недельного скитания в долинах рек Мозелла и Моза мы наткнулись на патруль, совершавший обход границ у франкского поселения во Второй Белгике.

Должно быть, норны, что плетут паутину судьбы, в тот день к нам благоволили. Часовые, на которых мы наткнулись, вели нас по направлению к лагерю, когда на опушку, где мы проходили, выскочил огромный кабан; за ним, вовсю пришпоривая коня, несся, с копьем наперевес, высокого звания, судя по серебристым доспехам, римский офицер. Завидев нас, кабан на секунду остановился, а затем рванул обратно, в сторону своего преследователя. Лошадь от страха встала на дыбы и сбросила всадника. Хряк еще только подлетал к беспомощно распростертому на земле офицеру, намереваясь вонзить в него свои немалые клыки, а мое копье уже свистело в воздухе – метать его, должен признаться, за долгие месяцы тренировок я научился отменно. Вонзилось оно ему точно в шею; зверюга зашатался и свалился наземь. Не успел он опомниться, как мы с Гибвультом уже были рядом. Мгновение – и кабан затих навсегда.

Поднявшись на ноги, римский офицер нетвердой походкой подошел к нам и, поочередно, пожал каждому из нас руку.

– На волосок был от смерти, – сказал он, криво улыбнувшись. (Несмотря на то, что из уст офицера лилась латынь, мы оба, и Гибвульт, и я, понимали его достаточно неплохо – язык этот был нам знаком из разговоров с соплеменниками, ветеранами римских кампаний.) – Если бы не вы двое, я был бы уже мертв либо тяжело ранен, что, возможно, еще хуже. Так что я теперь ваш должник. Могу я что-то для вас сделать?

Поведав ему о нашем желании вступить в легион, мы услышали следующий ответ:

– Рим всегда рад добровольцам, особенно – храбрым молодым германцам. В эти суровые времена немногие идут под наши орлы и знамена по собственному выбору. Но вот ходить в атаку с копьем наперевес, замыкая шеренгу? Ничтожное вознаграждение за услугу, которую вы мне сегодня оказали. – Попросив одного из часовых одолжить ему вощеную дощечку, офицер черкнул на ней несколько строк и вернул патрульному со словами: