Один день - Дэвид Николс

Когда они виделись в прошлый раз, немало было сказано. Случилось что-то важное. Что он ей скажет? А она? Да или нет?

Пока Эмма ждала, она теребила волосы, умоляя их отрасти быстрее. Вскоре после приезда в Париж, со словарем в руке, она набралась храбрости и пошла в парикмахерскую — ип coiffeur, — чтобы сделать короткую стрижку. Хотя ей было стыдно признаться об этом вслух, она хотела быть похожей на Джин Сиберг в фильме «На последнем дыхании» — раз уж она собралась быть писательницей в Париже, надо, чтобы все было по правилам. Прошло три недели, и ей уже не хотелось плакать каждый раз, когда она видела свое отражение в зеркале, но руки все равно сами поднимались к голове, будто хотели поправить парик. Сознательным усилием воли она заставила себя сосредоточиться на новенькой серо-голубой блузке, купленной сегодня утром в магазине — нет, в бутике на Рю де Гренель. Если расстегнуть две пуговицы, благопристойность не пострадает; если расстегнуть три, будет слишком вызывающе. Она все же расстегнула третью пуговицу, щелкнула языком и вновь оглядела пассажиров. Толпа тем временем заметно поредела, и она уже начала думать, что это не тот поезд, когда наконец увидела его.

Он выглядел разбитым. Ввалившиеся щеки, усталый вид; лицо покрывала неопрятная щетина, которая ему не шла, делала его похожим на уголовника; это напомнило ей о потенциальных неприятностях, которыми чреват его приезд. Но, увидев ее, он просиял, ускорил шаг, и она тоже улыбнулась, а потом вдруг засмущалась, стоя на платформе и гадая, куда деть руки, куда деть глаза. Расстояние между ними казалось огромным — что же, так и улыбаться и смотреть, улыбаться и смотреть целых пятьдесят метров? Сорок пять. Она потупилась, потом принялась разглядывать потолочные балки. Сорок метров. Вновь взглянула на Декстера, потом опять в пол… Тридцать пять метров…

Преодолевая огромное пространство между ними, он с удивлением заметил, как она изменилась за восемь недель, прошедших с их последней встречи, за два месяца с тех пор, как это произошло. Она очень коротко постриглась; лоб теперь закрывала челка, и лицо слегка загорело; такое лицо у нее всегда было летом, он помнил. Она стала лучше одеваться: высокие каблуки, стильная темная юбка, бледно-серая блузка, расстегнутая чуть больше, чем надо; в вырезе виднеется загорелая кожа и треугольник темных веснушек на груди. Она по-прежнему не знала, куда деть руки и куда смотреть, да и он сам чувствовал себя неуверенно. Десять метров. Что он ей скажет и как это сказать? Да или нет?

Он ускорил шаг, и наконец они обнялись.

— Не надо было меня встречать.

— Ну, как же. Турист.

— А мне нравится быть туристом. — Он потрогал ее короткую челку кончиком большого пальца. — Эта стрижка как-то называется?

— Лесбийская?

— Мальчишеская. Ты похожа на мальчишку.

— Не на лесбиянку?

— Ничуть.

— Видел бы ты меня пару недель назад. Я была скинхедом! — Его лицо не изменилось. — Сходила в парижскую парикмахерскую, называется. Кошмар! Сидела в кресле и все думала: зря я это, зря! А самое странное, в Париже тоже все говорят об отпусках. Я-то думала, они тут целыми днями обсуждают современный балет или путь к истинной внутренней свободе человека, но нет! Vous allez quelque part de gentil pour les vacances? Vous sortez en ville ce soir?[54] — Его лицо по-прежнему оставалось неподвижным. Она слишком много болтает, слишком старается произвести впечатление. Надо успокоиться. Не тараторь. Хватит.

Он коснулся коротеньких волос на ее затылке:

— А мне кажется, тебе идет.

— У меня лицо неподходящее.

— Да нет, что надо. — Он взял ее за плечи, оглядывая с головы до ног. — Как будто сегодня маскарад и ты нарядилась элегантной парижанкой.

— Или проституткой.

— Элегантной проституткой.

— Что ж, так даже лучше. — Она провела рукой по его заросшему подбородку. — А ты кем нарядился?

— Разведенным мужиком на грани суицида. — Его ответ прозвучал по-дурацки, и он тут же о нем пожалел. Едва ступил на платформу, а уже успел все испортить.

— Ну хоть на людей не бросаешься, — произнесла она первое, что пришло в голову.

— Хочешь, уеду обратно?

— Так просто ты от меня не отделаешься. — Она взяла его за руку. — Пойдем?

Они вышли с вокзала на душный, пропитанный выхлопными газами воздух: типичный летний день в Париже, сырой и теплый; небо затянуто густыми серыми тучами, предвещающими дождь.

— Я решила, что неплохо бы сначала выпить кофе на берегу канала. Тут пятнадцать минут пешком, ничего? А потом еще минут пятнадцать — и мы у меня дома. Правда, должна предупредить, квартирка не представляет ничего особенного. Так что если ты навоображал себе паркетные полы и окна от потолка до пола с развевающимися шторами… Там всего две комнаты с окнами во двор.

— Мансарда?

— Именно. Мансарда.

— Писательский чердачок.

Когда Эмма впервые приехала в Париж, полная ожиданий, этот путь запомнился ей как живописная прогулка, ну, или настолько живописная, насколько это возможно в пыли и пробках Северо-Восточного Парижа. «Я переезжаю в Париж на лето, буду писать книгу». В апреле эта идея казалась экстравагантной и сибаритской почти до неприличия. Но ей так надоели женатые парочки, постоянно твердившие, как ей повезло, что она может в любое время взять и уехать в Париж, что она решила: а вот возьму и уеду. Всё равно Лондон превратился в какой-то детский сад — так почему на время не сбежать от чужих детей, не устроить себе приключение? Ведь это город Сартра и Симоны де Бовуар, Беккета и Пруста; а теперь она тоже здесь и пишет продолжение книги для подростков, имеющей даже коммерческий успех. Был только один способ сделать эту затею менее барской — поселиться как можно дальше от «туристического» Парижа, в пролетарском 19-м округе, на границе Бельвилля и Менильмонтана. Никаких туристических ловушек, почти нет достопримечательностей…

— Зато район очень живой, и здесь дешево, и куча эмигрантов, и… — Боже, она чуть было не сказала: «Это другой Париж».

— И высокий уровень преступности?

— Нет, просто… ну не знаю, это другой Париж. Я говорю, как студентка, да? Тридцать пять лет, а живу в крошечной двухкомнатной квартирке, как студентка в европейские каникулы.

— А мне кажется, Париж — твой город.

— Мне тоже.

— Выглядишь потрясающе.

— Правда?

— Ты изменилась.

— Да нет. Не очень.

— Нет, серьезно. Ты просто красавица.

Эмма нахмурилась и стала смотреть прямо перед собой. Они прошли еще немного, спустились по каменным ступенькам к каналу Сен-Мартен, к низким перилам у кромки воды.