Из воспоминаний сельского ветеринара - Джеймс Хэрриот

Крепкий дубовый каркас, сбитый из досок, похожий на ящик кузов, единственная ось с двумя колесами не слишком отличали такую тележку от других повозок, которыми пользовались на фермах. Особенностью ее было приспособление на передке. Когда его отмыкали, передний конец поднимался так, что выпрягать лошадь нужды не было: груз — будь то навоз, сено, брюква или овцы — без труда разгружался с заднего конца. Такие тележки были удобнее четырехколесных повозок — короткий кузов больше подходил для крутых и петляющих дорог в йоркширских холмах, где их предпочитали повозкам.

10. Беседа с мистером Харкортом

Хотя авиацию я выбрал сам, меня терзал тайный страх. Всю мою жизнь я страдал боязнью высоты, и даже сейчас — стоит мне посмотреть вниз, пусть с небольшого обрыва, как на меня накатывает головокружение, а с ним и паника. Так что же я буду чувствовать, когда начну летать?

Но я не почувствовал ровным счетом ничего. Выяснилось, что можно смотреть из открытой кабины вниз с высоты в несколько тысяч футов, и даже под ложечкой не засосет. Так мой страх оказался беспочвенным.

В моей ветеринарной практике тоже были свои безотчетные страхи, и в первые годы я больше всего боялся Министерства сельского хозяйства.

Быть может, кому-то это покажется странным, но я не преувеличиваю. Страх мне внушала всяческая писанина — все эти извещения, сводки и анкеты. Что касается непосредственно работы, то, как мне казалось, я со всей скромностью мог сказать, что справляюсь с ней. В моей памяти еще живы туберкулиновые пробы, которые я делал в неимоверном количестве. Выстригаешь крохотный, точно выбранный участок на коровьей шее, вводишь иглу строго в толщу кожи и впрыскиваешь одну десятую кубика туберкулина.

Это было на ферме мистера Хилла, и я смотрел, как под иглой вздувается вполне удовлетворительная внутрикожная «горошина». Именно так и полагалось — «горошина» свидетельствовала, что ты добросовестно выполняешь свои обязанности и проверяешь животное на туберкулез.

— Шестьдесят пятый, — объявил фермер и обиженно покосился на меня, когда я посмотрел номер в ухе.

— Напрасно только время теряете, мистер Хэрриот. У меня тут весь список, и в нужном порядке. Нарочно для вас составил, чтобы с собой забрали.

Однако меня грызли сомнения. Все фермеры свято верили, что содержат свою документацию в полном порядке, но я уже на этом попадался. Сам я по числу промахов в составлении документов бил все рекорды, и дополнительная помощь фермеров мне совершенно не требовалась.

И все же… все же… соблазн был велик. Я взглянул на зажатый в мозолистых пальцах лист с длинными столбцами цифр. Если я его возьму, то сэкономлю массу времени. Оставалось более пятидесяти животных, а до обеда надо еще проверить два стада.

Я взглянул на часы. Черт! Уже порядочно отстаю от графика! Меня захлестнуло знакомое чувство безнадежной беспомощности.

— Хорошо, мистер Хилл, я его возьму. И большое спасибо. — Я сунул лист в карман и двинулся дальше по коровнику, торопливо выстригая шерсть и втыкая иглу.

Неделю спустя на открытой странице ежедневника я увидел страшную запись: «Позв. мин.». По обыкновению, у меня кровь застыла в жилах, хотя эта криптограмма, написанная почерком мисс Харботтл, просто означала, что меня просят позвонить в местный отдел Министерства сельского хозяйства. Но, с другой стороны, из этой просьбы следовало, что у меня снова рыльце в пушку. Я протянул дрожащую руку к телефону.

Как всегда, трубку сняла Китти Паттисон, и я уловил в ее голосе нотку жалости. Она была очень симпатичной молодой женщиной, заведовала штатами и знала о моих безобразиях все. Когда погрешности оказывались не слишком велики, Китти нередко сама доводила о них до моего сведения, но если за мной числился тяжкий грех, за меня брался лично Чарлз Харкорт, региональный инспектор.

— А, мистер Хэрриот! — весело сказала Китти. (Я понимал, что она мне сочувствует, но ничем помочь не может.) — Мистер Харкорт хотел бы поговорить с вами.

Ну все! Эта зловещая фраза всегда вызывала у меня сердцебиение.

— Спасибо, — хрипло пробормотал я в трубку и целую вечность ждал, пока она переключит телефон.

— Хэрриот! — Зычный голос заставил меня подпрыгнуть.

Я сглотнул.

— Доброе утро, мистер Харкорт. Как вы себя чувствуете?

— Я скажу вам, как я себя чувствую. Доведенным до исступления. — Я живо представил себе породистое холерическое лицо, не розовое, как всегда, а побагровевшее, и горящие гневом зеленоватые глаза. — Проще говоря, я зол как черт!

— А-а…

— Нельзя ли без ваших «а»? Вы тоже сказали «а», когда сделали прививку корове Франкленда, хотя она покойница уже два года! В толк не возьму, как вам это удалось. Чудотворец, да и только! А сейчас я проверял результаты вашей работы у Хилла в Хайвью и среди коров, прошедших пробу, обнаружил номера семьдесят четыре и сто три. А, согласно нашим данным, он продал их полгода назад на ярмарке в Бротоне, и, следовательно, вы сотворили очередное чудо.

— Я очень сожалею…

— Не сожалейте, это же просто диву достойно! Вот передо мной цифры — измерения кожи и прочее. Как я вижу, вы установили, что у обеих кожа тонкая, — установили, хотя они находились от Хайвью в пятнадцати милях. Поразительная сноровка!

— Ну, я…

— Ладно, Хэрриот, я кончаю шутить. И намерен сказать вам в очередной и последний раз… Надеюсь, вы слушаете? — Он перевел дух, и я словно увидел, как он ссутулил тяжелые плечи, прежде чем рявкнуть в трубку: — Впредь смотрите их чертовы уши!

Я беспомощно залепетал:

— Да, конечно, мистер Харкорт, обязательно! Уверяю вас, что теперь…

— Хорошо, хорошо. Но это еще не все.

— Не все?

— Да, я не кончил. — В его голосе появилась тягостная усталость. — Могу ли я попросить, чтобы вы припомнили корову, которую вы изъяли как туберкулезную у Уилсона в Лоу-Парксе?

Я сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Начало было грозным.

— Я ее помню.

— Ну так, милый мой Хэрриот, может быть, вы помните и нашу небольшую беседу о документации? — Чарлз был весьма порядочным человеком и всячески пытался сдержать свое негодование, но это ему трудно давалось. — Хоть что-нибудь из нее запало в вашу память?

— Ну разумеется.

— В таком случае почему, ну почему вы не прислали мне квитанцию о сдаче на убой?

— Квитанцию о… Разве я не…

— Нет, вы не! — перебил он. — И я просто не в силах этого понять. Ведь в прошлый раз, когда вы забыли переслать копию соглашения об оценке, я разобрал с вами всю процедуру по порядку.

— Я, право, крайне сожалею…

В трубке раздался тяжелый вздох.

— И ведь это так просто! — Он помолчал. — Ну вот что: давайте еще раз пробежимся по всей процедуре, согласны?

— Да-да, конечно.

— Отлично, — сказал он. — Итак, обнаружив больное животное, вы вручаете владельцу извещение Б-двести пять Д.Т., форму А, то есть извещение о выбраковке и изоляции указанного животного. Затем (я слышал, как он ударяет пальцем по ладони, перечисляя пункт за пунктом) следует Б-двести семь Д.Т., форма В, извещение о забое. Затем Б-двести восемь Д.Т., форма Г, свидетельство о вскрытии. Затем Б-сто девяносто шесть Д.Т., справка ветеринарного инспектора. Затем Б-двести девять Д.Т., соглашение об оценке, а в случае разногласия с владельцем еще и Б-двести тринадцать Д.Т. — назначение оценщика. Затем Б-двести двенадцать Д.Т., извещение владельцу о времени и месте забоя, а также Б-двести двадцать семь, квитанция о сдаче животного для забоя, и, наконец, Б-двести тридцать Д.Т., извещение о приведении в порядок и дезинфекции помещения. Черт побери, любой ребенок сразу усвоил бы такую процедуру. Она же на редкость проста, вы согласны?

— Да-да, конечно, несомненно.

На мой взгляд, простой ее назвать было никак нельзя, но я предпочел обойти этот факт молчанием. Он уже спустил пары, и не стоило вновь доводить его до кипения.

— Благодарю вас, мистер Харкорт, — сказал я. — Постараюсь, чтобы это не повторилось.

Я положил трубку, чувствуя, что все сошло сравнительно благополучно, но тем не менее меня еще долго била нервная дрожь. Беда была в том, что министерские контракты имели для нас огромную важность. В те трудные дни мы сводили концы с концами главным образом благодаря им.

Уж эта выбраковка туберкулезных животных! Когда ветеринар обнаруживал корову с открытой формой туберкулеза, она подлежала немедленному уничтожению, поскольку ее молоко представляло опасность для населения. Казалось бы, чего проще! Но, к несчастью, закон требовал, чтобы кончина каждой злополучной коровы сопровождалась настоящим вихрем всевозможных извещений и справок.

Страшнее всего было даже не обилие самих документов, а количество лиц, которым полагалось их рассылать. Порой мне начинало казаться, что тех моих соотечественников, кто их не получает, можно пересчитать по пальцам. Помимо Чарлза Харкорта среди адресатов значились: фермер, которому принадлежало больное животное, полицейское управление, канцелярия министерства, живодер, а также местные власти. И конечно, всякий раз я кого-нибудь да забывал. В ночных кошмарах мне чудилось, что я стою посреди рыночной площади и с истерическим хохотом швыряю извещениями в прохожих.