Евреи, которых не было. Книга 2 - Андрей Буровский

Так и еврей может поехать в Вильно, Краков или Киев… Ну и что? В Киеве есть витрина, где восковые муляжи изображают еврейского портного и его семью. В Кракове остался музейный квартал Казимеж, бывший еврейский город. В нем даже работают еврейские ресторанчики, где подают цимес и фаршированную щуку, а молодежь танцует еврейские танцы… Только вот беда: ресторанчики предназначены для туристов, а у танцоров одновременно черные шапочки-кипы на макушках и тяжелые серебряные кресты на шеях. Это поляки, католики; это они поют еврейские песни, танцуют еврейские танцы.

— Зачем вы это делаете, ребята?!

— Чтобы народная традиция продолжалась.

…Но точно так же и китайцы в Харбине открыли ресторан «Русь», и в нем танцуют в сарафанах и поют русские фольклорные песни. Есть разница?

Разумеется, кое-где в бывшей черте оседлости проживают еще старики, говорящие на идиш между собой, — между такими же одинокими, нищими, доживающими свой век. Великолепны грустные и умные заметки Кановича о стариках, доживающих свой век в Литве [223]. Но этот «парк забытых евреев» — заповедник, резервация последних. Воистину, это люди, живущие в нигде, в другой эпохе [224]. Да и немного им осталось.

Обсуждая классический миф про английских джентльменов, управляющих Британией, Карен Хьюит писала: «В Британии и сегодня живут джентльмены… но всем им по 70 и по 80 лет» [225, с. 37]. Одна небольшая поправка: столько лет британским джентльменам было в 1992 году, когда писалась книга Карен Хьюит. Теперь британским джентльменам побольше — им по 80 и по 90 лет. Как говорят в Австралии, эти люди «стоят одной ногой в могиле, а другой — на банановой корке».

Но ведь живущие сегодня евреи ашкенази ненамного моложе британских джентльменов. Самым юным из них если и меньше 70, то ненамного. Если не считать этих людей — несколько тысяч, может быть, даже несколько сотен стариков, то евреев ашкенази больше нет на Земле.

А потомки этих людей стали частью других народов… поляков, русских, литовцев, в меньшей степени украинцев и белорусов. Жизнь со всей возможной беспощадностью поставила перед ними простой выбор: или стать частью больших цивилизованных народов, их образованного слоя… или?

ПОСЛЕ КОНЦА ВСЕХ ВРЕМЕН

Действительно, а что делать тем, кто не сумел или не захотел войти в образованный слой России или Польши? Кто из местечка уже вышел, а в европейскую цивилизацию так никогда и не пришел? Почему-то до сих пор, обсуждая еврейские проблемы, никто не сомневается, что все евреи хотели эмансипации! Все они стремились из местечек в города! Все пытались стать специалистами, чиновниками, творческими работниками. Но ведь это явно не так. Подхваченные общим течением, почти все евреи неслись к новым историческим горизонтам… Но многим ли хотелось меняться внутренне?

Всякий рывок, всякий переход общества из одного состояния в другое обязательно приводит к резкому разделению общества. На тех, кто действительно стремится к переходу, и на тех, кто только имитирует это желание… А часто и не имитирует, просто отказывается изменяться.

Известны случаи, когда целые племена в Южной Америке кончали коллективным самоубийством. У них не стало возможностей жить так, как жили предки, — охотой, собиранием съедобных растений в тропическом лесу; да и самого леса не стало. Никто не мешал им, конечно, разводить огороды, пасти скот… Скорее, правительство готово было это всячески поддерживать.

А эти люди не хотели заниматься земледелием, не хотели изменять традиционный образ жизни. И десятки, сотни людей садились на площади своего поселка — все вместе. Пока были силы, пели песни, рассказывали легенды, вспоминали славное прошлое. И умирали. Иногда перед тем, как вместе отправиться в последний путь, убивали детей — для того, чтобы не убежали от уже мертвых или обессилевших, не продолжили бы жизнь племени, которое решило умереть.

Если и нет стремления всего народа к самоубийству, часть племени или народа обязательно кончает с собой — если не прямо, то ударяясь в наркотики, в мистическое безумие, устраивая заведомо самоубийственную войну (похоже, часть иудеев во время Иудейской войны вела себя именно так).

И даже среди искренне стремящихся изменяться всегда находятся те, кто оказывается не способен совершить этот переход. Вот в той же Южной Америке правительство Перу стало проводить широкую кампанию по обучению грамоте индейцев. Причем не первобытных племен, а земледельческих народов кечуа и аймара. И выяснилось: примерно третья часть индейцев не может научиться грамоте. Ни при какой методике — ну не может, и все.

Невольно вспоминается, что в XVII веке считалось: обучить грамоте можно только того, кого «умудрил Господь». А кого не «умудрил» — тем и заниматься бесполезно. Водители знают, что примерно 1 % людей физически неспособен научиться управлять автомобилем. Современные компьютерщики так же серьезно говорят о существовании людей, органически не способных овладеть ЭВМ, — даже на уровне включения-выключения и набора-запоминания текстов.

Народ ашкенази на протяжении двух поколений перешел от Средневековья (к тому же сильно пронизанного пережитками еще более ранней эпохи — Древнего Востока) к жизни в индустриальном обществе, ему пришлось руководствоваться совершенно другими ценностями и жить по совершенно новым правилам. Было бы крайне удивительно, если бы все его члены смогли соответствовать предъявленным к ним новым требованиям.

В СССР жило много евреев, которые так и не заняли какого-то престижного положения, не получили серьезного образования, не накопили богатств.

Некоторые из них внешне процветали, порой даже имели ученые степени. Но и этих степеней не ценили, не стремились развивать успех. Для них было что покупка «Жигулей», что защита диссертации. Самой же возможности жить наукой, преподаванием они не ценили, что поделать.

Среди евреев очень легко увидеть людей, которые и впрямь не вписались в европейское общество. Формально они занимают какую-то ячеечку современного общества: они предприниматели, специалисты, ученые. Но духовно они живут как будто в другой эпохе… Да и не «как будто», а живут.

Такие люди не могут руководствоваться существующими нормами жизни в гражданском обществе, когда не полиция, местком и администрация заставляют тебя жить прилично, а ты сам управляешь собой. Они не могут жить сами по себе, следуя моральным нормам и соблюдая законы, им необходим начальник, обожаемый и ненавидимый, необходим коллектив (он же община) себе подобных, и чтобы впереди шествовал главный во всей красе. Необходимо как-то пометить «своих» (хотя бы и желтыми звездами) и противопоставить самих себя всему остальному человечеству.

Да, таким не позавидуешь! И твоего народа больше нет — нет толщи, в которой можно раствориться. И к другому берегу не прибился. Этот тип люмпен-евреев находится в особенно мучительном и странно-унизительном состоянии.

ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ЕВРЕИ

К этому я добавлю еще одно: уже к 1950-м годам, ко времени смерти Сталина, евреи были практически поголовно атеистами. Ходили в синагогу, говорили на идиш, знали какие-то обрывки иврита в основном старики. Те, кому было тогда сорок и меньше и кому сейчас 90, жили уже вне национальной культуры. Этому «помогали» и власти, закрывавшие еврейские школы, не печатавшие ни газет, ни книг на идиш.

Мне доводилось беседовать с людьми, которые в 1930-е годы учились в еврейской школе. Их дети в 1950–1960-е уже не могли учиться на идиш, потому что не знали даже основ этого языка. Русские евреи этого периода окончательно стали русскоязычными атеистами. Собственно говоря, этого и хотели их предки, когда чуть ли не толпами бежали из местечек. Давно известно, что своих желаний надо бояться, потому что они порой сбываются. Напомню: в начале века образованные евреи называли идиш нехорошо: «еврейским разговорным жаргоном», а литературу на нем презирали. Теперь и этого не стало.

В таком-то ассимилированном состоянии, в двух шагах от полного исчезновения, и застала евреев Советского Союза эпоха национального возрождения, что обрушилась на народы Советского Союза в 1970-е годы. «Недавние добропорядочные комсомольцы с фамилиями на „штейн“ и „берг“, насмотревшись на пятый пункт в собственном паспорте и намаявшись с поступлениями в институты, вдруг осознали себя представителями древнего, великого и вечно живого народа… Пикантность ситуации состояла в том, что борцы с ассимиляцией никак не могли поверить, что уже все, поздно, проехали. Что ассимиляция потомства местечковых ремесленников и торговцев с русско-советскими горожанами произошла вполне необратимо два-три поколения тому назад. И неясно, на что жаловаться. Потому что хедер и талмудическое богословие — в настоящее время не слишком мощный багаж для цивилизованного человека. А другого дано не было. Так что борьба с ассимиляцией сейчас — это шаманизм, попытка выскочить из собственной шкуры неизвестно куда. Занятие вполне бесперспективное. Этнически мы — русские, и дело с концом, обрезай его, не обрезай» [118, с. 315–316].