Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1 - Александр Солженицын

– Граждане! Теперь между нами уже нет места никаким оговоркам в дружеских союзнических чувствах. Французские солдаты, республиканцы ли, социалисты, теперь могут открыто и со свободной душой приветствовать молодую русскую революцию!

Ах, недомышленный крупный ребёнок, неужели же французское правительство доверится ему? Палеолог только кряхтел про себя.

Однако и законы риторики, и суть дела требуют выдвинуть и антитезис:

– Но, граждане, я не хотел бы, чтобы в такую минуту, когда наши сердца могут биться в полном единении, между нами проскользнуло бы недоразумение. Со дня моего приезда сюда я, социалистический министр во французском правительстве, узнал с величайшим изумлением из русских газет, что здесь считают французское правительство капиталистическим, правительством завоеваний и захвата? О, граждане, те, кто распространяют такие мысли, – воистину плохо знают нас.

(Уже в отдельном интервью он объяснял: Франция, разумеется, против захватов. Но Эльзас-Лотарингия должна быть французской. И нельзя же оставить Германии её колонии.)

Синтез:

– Допустим, что прежде французское правительство было в оппозиции к нашей партии. Возможно, и после победы социальная борьба возродится ещё сильней. Но пока внешний враг не будет побеждён – рабочие и крестьяне Франции будут только до последних сил бороться против него!

Рукоплескания.

– Граждане, ещё одно слово, и я кончу. В самые мрачные минуты войны, когда мы уже знали об исходе несчастной битвы при Шарлеруа, когда враг был в немногих километрах от Парижа, – во всех французских сердцах билась надежда на помощь, которая придёт с Востока. Ждали поддержки от России, обещанного содействия. И геройский русский солдат между озёрами Восточной Пруссии не уклонился от исполнения своего долга. И, граждане, что ждёт французскую демократию? и всемирную демократию? если завтра сказать рабочим Франции: «вы приветствовали русскую свободу, но она не внесла в борьбу за освобождение всей своей энергии»? Но эту мысль я лично с негодованием отметаю. Русская свобода должна теперь стать зарёй свободы для всего человечества.

Аплодисменты.

И вот: всё главное сказано – и принято. Но есть ещё, есть выше – тот воздух Великой Революции, висящий над Петроградом, та сердечная связь, та историческая схожесть между нами, которую теперь не заметит только слепой:

– Как когда-то, во время Великой Французской Революции, наш народ хотел, чтобы новая свобода охватила весь мир, – точно так и теперь. С этой надеждой я вас приветствую здесь. И тем, кто сеет эти истины, – приношу восторг, преданность и любовь от граждан Франции!

45

Какой политический деятель (и к тому ж теоретик) не мечтал выпускать собственную газету? Получить аудиторию по всей стране, на которую никогда бы не хватило ни твоего слабого голоса, ни времени для поездок и выступлений. (Да и в заслоне газетных страниц выглядишь куда грозней и могущественней, ты уже не двуногий человечек, ты – целый фронт!) Среди десятка запутанных, искривлённых и недодуманных партийных линий – прорезать своё новое (и единственно правильное, и решающее) слово – и особенно по каждому огневому вопросу современности! и в короткие дни просветить десятки тысяч (сотни тысяч?) читателей.

Относительно войны можно услышать буквально четыре дюжины мнений всех оттенков, всех отклонений и преломлений луча. Но единственный луч, пронизывающий ситуацию к наилучшему решению – как будто не виден ослеплённым! А вот он: отношение к войне может существовать только одно: прекратить её как можно скорей! Нет, не разрушение боевой мощи нашей армии, демократия даже усиляет её, широко демократизуя! – но не надо употреблять опасного, истрёпанного всеми империалистами слова «оборона». Оно в корне противоречит Циммервальду! И это – непосильное требование к освобождённому народу, программа, рассчитанная на разорение страны. Истинная услуга также и союзникам – предложить мир без аннексий, и германское наступление сразу парализуется. А грозя разделом Австрии и изгнанием турок из Европы – мы лишаем германских социал-демократов возможности бороться за мир подобно нам.

Мы, социалисты, отнюдь не предлагаем развала армии – но прекращения войны в организованных формах. И не предлагаем сепаратного мира: если нам придётся разорвать с империалистическими союзниками, а Германия всё равно не пойдёт на мир – так Россия объявит «сепаратную войну»! Да! Да! Так что нет никакой национальной опасности нам сейчас выступить с платформой мира. Иначе у армии нет сознания, что она проливает кровь в защиту свободы.

Мысли толпятся, мыслей так много, и не всегда успеваешь выговорить каждую, особенно если рядом сидят твои товарищи из ИК, и, к сожалению, не вполне единомысленны с тобой, и тоже хотят говорить. И жарко повторяешь эти несомненные доводы про себя – и не всегда точно помнишь, что же именно высказал вслух – вот позавчера, когда Контактную комиссию приглашал к себе Гучков. Кажется, Гиммер сказал так:

– Военный министр рассматривает ситуацию под углом продолжения войны, а мы – под углом скорейшего заключения всеобщего мира. Совет делает всё возможное, чтобы армия сохранила боеспособность, – но он не может принести в жертву интересы революции и демократии! Когда солдаты убедятся, что и правительство наше стремится к миру, а это враг не складывает оружия, – вот тогда армия возродится! И тогда Совет сможет прямо работать над боеспособностью армии. А пока – только широкая демократизация!.. Если армия и разлагается, как вы говорите, то только потому, что недостаточно демократизуют войну – ни администрацию, ни внешнюю политику. – (И, уж раз коснувшись своей больной темы:) – Всё портит министерство иностранных дел: цели войны затемнены. Но, поймите, никакая сила не устоит против мирового рабочего движения данной эпохи!

В этом-то и трагизм России: что мы, рабочий класс и крестьянская беднота, ещё не приготовлены к господству. Преждевременная наша диктатура только возбудила бы сопротивление всех слоев буржуазии – и, ещё при условии незаконченной войны, привела бы к разрухе и крушению революции. Поэтому было бы роковой ошибкой (и этого не понимает Ленин!) немедленно призвать массы к политическому господству. Нет, чтоб довести демократическую революцию до конца, чтоб упрочить за рабоче-крестьянской массой социальные завоевания – Совету остаётся только толкать и толкать буржуазное правительство по пути революции. Толкать – но и, значит… терпеть.

Терпеть правительство – значит терпеть и Милюкова?

А вот это давалось Гиммеру труднее всего. Хотя и понимая пребывающее профессорство Милюкова (хотя и всегда польщённый от личных разговоров с ним), не ощущая в себе над ним интеллектуального превосходства или в силе аргументации (а таких людей немного было в России), лишь пронзительную ясность социалистического сознания в себе, – Гиммер постоянно гвоздился мыслью, что Милюков – это олицетворённый центр русского империализма. И – никогда не верил ни одному его уверенью. И, увы, всегда оказывался прав! То доходили слухи о высказываниях Милюкова в личных беседах, то выныривали, чаще с опозданием, его газетные интервью – и всегда они противоречили тому, с чем Милюков как будто нехотя соглашался или бархатно молчал на Контактной комиссии. То на приёме англо-французских социалистов он разъяснял, что вымученная из него декларация 27 марта – лживая: «Временное правительство сохранило главный смысл и цель войны». То Милюков распоясывался перед журналистами, что «мир без аннексий есть германская формула, которую стараются подсунуть международным социалистам», а надо воевать до ликвидации Европейской Турции, освобождения Армении, присоединения Галиции к Украине, – вот где он выбалтывал то, что истинно думает! Вот где было покушение на революцию и свободу! – Милюков продолжал царскую программу войны, но в ореоле русской революции, которая так высоко стоит в Европе! И революция вынуждена всё ещё терпеть подобного министра! – не только носителя, но, по сути, создателя военной программы самодержавия! Он забывает, что он министр – милостью Совета, и по воле Совета может слететь в любую минуту!

На прошлой неделе Гиммер не выдержал и дал Милюкову на Контактной комиссии острый бой. Вопрос был по видимости мелким (министрам он казался даже ничтожным) – а на самом деле принципиального значения: отказали во въездной визе в Россию Фрицу Платтену. И Гиммер выступил со всей демонстративностью и далеко расширяя вопрос: в защиту всего ленинского проезда через Германию: Ленин – полноправный российский гражданин, которому министерство иностранных дел оказалось безсильно предоставить возможность вернуться на родину, оно и несёт вину! А Платтен оказал услугу не германскому штабу, но лично Ленину. А если Ленин – преступник, то почему он не арестован на границе и сейчас находится на свободе? (Гиммер всё больше восхищался Лениным, и хотелось бы быть в верном союзе с ним. Эмбрионы большевизма неопасны, они могут даже стать гарантией победоносного окончания революции.) Министры, даже Некрасов, изумлялись и отмахивались, а советские молчали, опустив глаза, не хватало у нас социалистической последовательности. И на Контактной Гиммеру пришлось смириться. Но в перерыве подошёл в вестибюле к Милюкову и пригрозил: «Завтра на Исполнительном Комитете сделаю доклад о нашем сегодняшнем заседании. Ваш отказ пропустить Платтена буду трактовать единственно возможным способом: что это нарушение принципа политической свободы в России. Это – прецедент огромного принципиального значения. Не сомневаюсь, что ИК будет остро реагировать». А Милюков с деланой невозмутимостью ещё притворился непонимающим: какое ж это нарушение свободы, когда мы живём в условиях войны – и не пускаем подозрительного иностранца?