Тюрьма и воля - Михаил Ходорковский

Экономический кризис начался для меня тогда, когда, будучи в Чили, я не смогла снять с карточки ничего — банкомат отказался принимать мою карточку, никакие операции по ней были невозможны. Довольно любопытная ситуация, когда ты в чужой стране за десятки тысяч километров от дома. Я позвонила в редакцию «Коммерсанта», поняла, что все в аналогичной ситуации. Позвонила домой, чтобы понять, как там справляется моя семья, то есть мама и мой тогда 16-летний сын, и услышала бодрый голос мамы: «Не волнуйся, ты держала деньги в банке, и я их держала в банке, моя банка оказалась надежней, так что как-нибудь справимся».

Незадолго до дефолта летом 1998 года в «Коммерсанте» вышло мое интервью с Ходорковским. Экономическая ситуация ухудшалась на глазах, у него были проблемы в Юганске, только что сорвалась первая попытка по слиянию с «Сибнефтью», не говоря уже об общих для всех нефтяников проблемах в отрасли.

Ходорковский мне сказал:

— Люди моего типа, а они вам, в общем, известны, — это кризисные управляющие. Мы приходим в компанию, когда она находится в ситуации, близкой к коме. И мы психологически так устроены, что нам не интересно работать вне кризиса. Когда все нормально, тогда наше дело сделано и мы уходим…[84]

— Прямо-таки как Ельцин. Он тоже наиболее эффективен в кризисной ситуации.

— Совершенно верно. Мы все — люди одного типа.

— Это болезнь?

— Нет, это склад характера.

— А западные олигархи такие же?

— Бывшие. Рокфеллеры, например. Те, которые пережили тогда кризисные обстоятельства.

— Это тип людей, порожденный кризисной жизнью?

— Верно, и это люди, которые нужны при таких кризисах.

— Кстати, о сегодняшней ситуации. Прошли сообщения о проблемах на «Юганскнефтегазе» и в Юганске вообще. Там сейчас ваша стихия — кризисная ситуация. Справляетесь?

— Вот я, собственно, только что оттуда.

— Знаю. Мне говорили, что не стоит рассчитывать на запланированную встречу с Ходорковским, потому что его из Юганска не выпустят, пока он не решит проблемы.

— Шутили. В Юганске живут очень приличные люди, но и приличным людям нужна зарплата. Когда налоги устанавливают из расчета, что цена на нефть $115 за тонну, а по жизни она $75 и налоги при этом не снижаются и полностью изымаются в пользу МВФ, то если где-то прибыло, то где-то должно убыть. Убыть не может ни с трубы, ни с электроэнергии. Убыть может только из зарплаты и социальной сферы. А когда цена падает вдвое, а налоги остаются неизменными, то зарплата в лучшем случае тоже падает вдвое, а в худшем — ее просто нет. Что и произошло во всей Западной Сибири.

— Вы так и объясняли людям?

— А как иначе? Когда люди в бюджетной сфере почти голодают, им нужно объяснить, как оно есть на самом деле и что сегодня ничего сделать нельзя, а завтра можно. А можно сказать по-другому: вот вас заставляют сегодня голодать, а там вот есть до хрена денег, и стоит вам только перекрыть федеральную дорогу, как вам эти деньги дадут. Так вот, когда мэр города выступает с таким заявлением на митинге, то ситуация накаляется до предела (интервью было еще до убийства Петухова. — НГ). Я встречался со всеми трудовыми коллективами, социальной сферой. Объяснял, откуда деньги берутся, куда деваются и сколько остается и что можно стучать ногами, но денег не прибавится.

— То есть вы не привезли мешок денег?

— Нет. Я сказал так. Нефтяники и социальная сфера — одно целое. Я не обещаю, что буду платить зарплату на 100 %, я даже не обещаю, что не буду ее задерживать. Я буду недоплачивать и платить не вовремя, но я буду платить и одним, и другим.

— То есть своим рабочим и…

— Социальщикам. Буду платить параллельно. Я беру на себя эту ответственность.

Мой коллега Аркадий Островский, работавший в 1998 году в Financial Times, оказался в Нефтеюганске как раз в разгар кризиса:

— Я жил в Сургуте, потому что там были нормальные гостиницы, в отличие от Юганска, где не было ни одной нормальной гостиницы. Богдановым его люди восхищались, называли его «генералом». Он жил там, и хотя баснословно богат был, ходил в каких-то жутких серых туфлях. Деньги Сургута лежали, кажется, у Потанина. И когда начался кризис, он взял чемоданы и поехал Москву. Не один, взял с собой несколько крепких ребят. Он сидел в Москве в разгар кризиса, каждый день ходил к Потанину, очевидно, и объяснял, что будет, если Потанин не отдаст деньги. И тот отдал, они просто выколотили из него все деньги. То есть в восприятии его города и его рабочих у них все должно быть нормально, потому что наш «генерал» поехал в Москву и вернется оттуда с деньгами. Что, насколько я понимаю, и произошло — он через три недели вернулся вроде бы с деньгами.

В Сургуте знали, что я приеду, и, наверное, готовились. И когда меня водили по промыслу, я встретил там людей, которые ушли из ЮКОСа и говорили, что там кошмар.

И я на день поехал в Нефтеюганск. Это был октябрь 1998 года. Один день не может дать полной картины, поэтому впечатления у меня были поверхностные и статью я потом дорабатывал уже в Москве. Эти два города, Сургут и Юганск, расположены друг напротив друга через реку Обь, и сейчас это путешествие занимает полчаса. Тогда не было моста, надо было объезжать, потом плыть паромом, и это путешествие занимало часа четыре. И вот я въезжаю в Юганск и вижу некое столпотворение около отделения банка. Типа демонстрации. Я подошел, меня чуть не побили, потому что решили, что если я из Москвы, то от Ходорковского. Стояли они там, чтобы получить свою зарплату, которую перечисляли на карточку. Они говорили, что зарплату не выплачивают уже несколько месяцев, что жрать нечего, продают последнее, живут только тем, что ловят рыбу и собирают ягоды. И кляли Ходорковского на чем свет стоит.

А незадолго до этого убили мэра Юганска, чего я не знал, и они говорили, что это случилось в день рождения Ходорковского, что он туда приезжал, как его чуть не побили, как его заперли в какой-то комнате и долго не выпускали, а потом вывели под охраной, чтобы его не избили. Ненависть к нему зашкаливала.

Потом я поехал в главное управление «Юганскнефтегаза». Да, а до этого заехал на какой-то ближайший промысел, походил там. И знаешь, было ощущение странное: никакой охраны, гулял ветер, можно было пройти совершенно куда угодно. И такое ощущение разрухи… И вот прихожу в управление, спрашиваю: «С кем бы здесь поговорить? Говорят, вы рабочим зарплату не платите…» Они говорят: «А вы кто?» Я говорю: «Журналист». Они: «Ну, мы вызвать никого не можем». Я: «Как не можете?! Я журналист! Financial Times!» Они: «Да нет, мы не потому вызвать не можем… У нас телефон не работает». Я говорю: «Как это не работает…» Они: «Да, отключили за неуплату». Что меня совершенно уже потрясло. Я все же добился, чтобы меня хоть кто-нибудь принял. Поднялся на какой-то там этаж, и там сидел какой-то местный начальник, который отвечал за добычу. Сидел он там с несколькими мужиками, и они бухали. Но такие совершенно нормальные мужики.