Записки капитана флота - Василий Головнин

Между великим множеством русских слов, собранных японцами в свой лексикон, находилось слово «достойный», которое, как мы им изъяснили, означает то же самое, что и «почтенный, похвальный»; но всех значений, в которых прилагательное сие имя употребляется, будучи поставлено с другими словами, объяснять им было бы слишком много и для них непонятно. Когда же японцы переводили с нами вместе толкование на французское слово «digne», то, встретив там пример «достойный виселицы», заключили, что слово «виселица», конечно, должно означать какую-нибудь почесть, награду, чин или что ни есть тому подобное. Но лишь мы изъяснили им, что такое виселица, то наши японцы и палец ко лбу: «Как так?! Что это значит? Почтенный, похвальный человек годен на виселицу!» Тут мы употребили все свое искусство в японском языке для уверения переводчиков, что мы их не обманули, и приводили им другие примеры из того же толкования, где слово «достойный» употребляется точно в том смысле, как мы им изъяснили прежде.

Такие затруднительные для нас случаи нередко встречались, и при всяком разе японцы, повесив голову на сторону (то же, что у нас пожать плечами), говорили: «Мусгаси кодоба, ханаханда мусгаси кодоба», то есть: «Мудреный язык, чрезвычайно мудреный язык!» Другое занятие голландского переводчика состояло в переложении на японский язык небольшой русской книжки, изданной в Петербурге, о прививании коровьей оспы. Книжку сию подарил один из русских лекарей японцу Леонзайму, а он привез ее в свое отечество[62].

Академик же старался получить как можно более сведений о разных предметах, заключающихся в Либесовой физике.

Любопытнее и важнее всего были для нас занятия Теске: сначала он нам сказал по повелению своих начальников, что правительство их сомневается, поняли ли господа Лаксман и Резанов ответы, данные японцами на их требования, и потому правительство их желает, чтоб мы вместе с японскими переводчиками перевели на наш язык с оригинальных бумаг ответы их Лаксману и Резанову и по прибытии в Россию постарались бы переводы сии довести до сведения нашего правительства, а если возможно, то и самого государя. Сверх сего, просили они нас списать на таковой же конец копии с двух бумаг Хвостова, о которых уже упомянуто в прежних главах сего повествования. При переводе вышеупомянутых ответов японцы старались, чтобы оные переведены были на наш язык сколько возможно ближе к литеральному смыслу, да мы и сами не менее их того хотели, дабы чрез то получить понятие об оборотах их языка и видеть содержание столь важных и любопытных бумаг в неукрашенном и необезображенном их смысле. И потому, не заботясь о красоте слога, мы перевели бумаги сии, держась столь близко к слогу оригиналов, сколько наше умение и свойство русского языка позволяли. Для любопытства моих читателей я желал было поместить здесь точную копию наших переводов, но они слишком пространны. Потом японцы стали с нами переводить на русский язык бумаги, которые хотели они вручить при отправлении нас на ожидаемый корабль господину Рикорду и нам.

По окончании переводов всех сих бумаг Теске объявил нам приказание своих начальников, чтоб мы по содержанию оных не считали японцев такими ненавистниками христианской веры, которые бы принимали исповедующих оную за людей дурных и презрительных. Этого они нимало не думают, а напротив того, знают, что во всякой земле и во всякой вере есть люди добрые и злые; первые всегда имеют право на их любовь и почтение, какого бы исповедания они ни были, а последних они ненавидят и презирают. Но что христианская вера строго запрещена японскими законами, тому причиной великие несчастия, которые прежде они испытали в междоусобной войне, последовавшей от введения к ним сей веры.

Впрочем, что бы в сердце своем японцы ни думали о христианах, но такое объявление, конечно, делает им великую честь.

Между тем приехал в Хакодаде сшрабиягу Отахи-Коеки, бывший начальником на острове Кунашире в оба прибытия туда господина Рикорда. Он тотчас пришел нас навестить, но обошелся с нами не по-прежнему: не делал уже нам никаких насмешек, а напротив того, говорил очень учтиво и ласково, спрашивал нас о здоровье и поздравлял со скорым возвращением в отечество. При сем случае Теске нам сказал, что, дав господину Рикорду прошлой осенью ответ, будто мы все убиты, он мог действительно нас погубить, но затем, в последнее прибытие нашего корабля, твердостью своей загладил прежний свой поступок, и вот каким образом.

В Кунашире гарнизон состоял из войск князя Намбуского, и начальником оного был весьма значащий чиновник – гораздо старее Отахи-Коеки, хотя и повиновался ему, поелику сей последний управлял островом со стороны императора. Намбускому начальнику было сообщено о намерении японского правительства войти в переговоры с нашими кораблями, следовательно, палить в них не следовало. Но он до самого прихода господина Рикорда не получал на сие повеления от своего князя, а потому, коль скоро «Диана» появилась, он решился, следуя прежним приказаниям, стрелять в нее. Однако Отахи-Коеки и товарищ его, присланный к нему по случаю ожидания чужестранных судов (Отахи-Коеки сам просил, чтоб по случаю ожидания русских на Кунашир прислан был к нему товарищ одного с ним чина, дабы они могли в непредвиденных, требующих скорого решения обстоятельствах действовать по общему совету, и чтобы ответственность лежала на двоих, а не на одном), став против пушек, сказали ему, что прежде он должен убить их и всех японцев, тут находящихся, которые состоят в службе императора, а потом может уже поступать с русскими, как хочет; но пока они живы, то не допустят его исполнить своего намерения.

Сим способом заставили они сего упрямого японца уважить волю правительства. Мы спрашивали Теске, как государь их примет такой дерзкий поступок, и он нам на сие сказал, что о сем поступке должен будет судить князь Намбуский, а государь спросит только князя сего, почему повеления, согласного с его волей, не дано вовремя.

Наконец наступила вторая половина сентября, а о «Диане» и слухов не было. Мы крайне беспокоились, чтобы она не опоздала прийти сюда и в позднее осеннее плавание в здешних опасных морях не повстречалось бы с ней какого несчастия. Мы лучше желали, чтоб господин Рикорд отложил поход свой до будущей весны, отчего нам надлежало бы лишние три или девять месяцев пробыть в заключении, лишь бы только не подвергался он опасности. Но он непременно хотел кончить начатые им с таким успехом переговоры нынешнего же года, дабы тем показать японцам, что русские знают, как держать свое слово.

16 сентября ночью пришли к нам переводчики по повелению своих начальников поздравить с приятным известием, лишь только сейчас полученным, что 13 числа сего месяца примечено было большое европейское судно о трех мачтах близ мыса Эрмио, образующего западную сторону[63] того большого залива (названного английским капитаном Бротоном Вулканическим заливом по сопке (Volcano), близ его лежащей), внутри коего лежит порт Эндермо, или Эдомо, куда господин Рикорд обещался прийти за лоцманом. Сомнения не оставалось, что сие судно была наша «Диана». Мы жалели только, что почти беспрестанно дующие западные, противные ей ветры держат наших соотечественников в море у столь опасных берегов. Переводчики нам сказали также, что с сим известием тотчас отправили они курьера к губернатору и думают, что по получении оного он немедленно будет сюда.