В Дикой земле - Илья Олегович Крымов

в этой белизне, а о животных более крупных и говорить не приходилось. Внутренний Взор же внезапно показывал, что по каньону была разлита магическая сила, но оказалось её так мало, что без помощи плетения даже чуткий волшебник не мог уловить изменений в энергетическом фоне.

За день рив покрыл внушительное расстояние, оставил за спиной лиги пути и несчётные скалы. Ему приходилось держаться течения, угождать капризам ломаных линий каньона, скал, преграждавших свободный проход, постоянно сохранять бдительность, хотя ничего и не происходило. Всё это сильно выматывало, словно за время поездки на бегемоте Тобиус избаловал себя. Ночь он встречал под плоской белой скалой, которую подпирала другая скала, торчавшая из мела, тем самым образовывая небольшой скошенный навес. В это сомнительное убежище смог бы проникнуть кто угодно, если бы вокруг вообще кто-то был, но невзирая ни на какие сомнения, маг развесил сеть охранных чар по периметру ночной стоянки.

Весь побелевший в пути, он смыл с лица и рук мел, после чего омыл и своего компаньона, которому, казалось, путешествие доставляло огромное удовольствие. Прямо на земле без топлива горел магический огонь, дававший и свет и тепло из переводившейся на это гурханы, а маг неспешно счищал последние мясные волоконца с кости саблезубого оленя, чтобы закончить кормёжку мимика. На себе Тобиус экономил, зная, что сможет провести без пищи дня три-четыре. И если до тех пор не удастся выбраться из каньона, либо найти пищу в нём, что маловероятно, — придётся худо.

Часть 2, Фрагмент 15

Ночь сменила день и хлад сменил зной. От перепада давления поднялся ветер и зародился вой. Он был не настолько громким и сильным как голоса оставленных позади исполинов, однако этот неодушевлённый звук, нескончаемо протяжный, почти неизменный, порождаемый массами воздуха, скользящими в ломаном русле каньона, затрагивал какую-то древнюю струнку внутри Тобиуса.

Он лежал в тепле микроклимата, обхваченный заботливым мимиком, с Лаухальгандой под боком и слушал вой ветров. Каким же маленьким чувствовал себя человек, каким незначительным. С самого начала Дикая земля говорила ему о том, что он таков и есть, но лишь в последнее время, казалось, Тобиус стал внимать.

Слушая вой, он начинал различать в нём иные звуки. Быть может воображение затеяло злую игру, быть может ничего этого не было и не ревели трубы войны, и не встречали свою погибель в нескончаемых предсмертных криках воины неисчислимых армий. Вой проводил сознание волшебника в сонное царство, где поджидала темнота с пылавшими глазами.

* * *

— Упорствуешь бессмысленно и бездумно, — шептала алая пасть, вившаяся вокруг Тобиуса ровно морской леопард вокруг раненного белька. — Бродишь по сокровищам, не зная их цены, ломаешь голову над загадками, которые могли бы стать столпами, на которых возвысилось бы твоё могущество. Почему ты такой упрямый?

— Видимо, такова моя натура. В крови у меня это, наверное.

— В крови… твой старший родич был не так упрям, — молвил Шепчущий задумчиво.

— У меня нет родичей с Даром. А без Дара никто тебя слышать не способен. Абсолютно никто. Завираешься в отчаянии, тварь?

Пасть злого духа искривилась в улыбке, глаза сузились.

— Тебе ничего неизвестно об отчаянии, волшебник. Отчаяние — это я.

— Ты жалкая тень из прошлого, грязное пятно, оставшееся после чего-то зловонного и гнилостного. Предлагаешь мне чашу сладкого мёда, но я знаю, что в ней не мёд, — тухлая кровь и только. Всё, что ты есть, всё, что у тебя есть, всё давно сгнило, разложилось, стухло. Сдохни уже, тварь, уходи в небытие, изыди именем…

— Не спеши!

Улыбавшийся рваный полумесяц алого, служивший Шепчущему ртом, обернулся трепещущей дырой, из которой вырвался вой, тоскливый и протяжный, совсем не тот плач безумца в темноте, что был всегда прежде, нет, лишь вой ветра в стенах каньона…

* * *

Проснулся Тобиус усталым, измученным, вспотевшим и бледным как при лихорадке. Будто и не спал, ни этой ночью, ни предыдущей. Свет воцарялся над мелом, неся возрождавшийся жар, а ему всё едино было холодно и руки потряхивало. Что произошло ночью? Что было? Шепчущий поджидал его, маг помнил это, а потом… бой? Что? Лязг металла о металл? Вопли сотен тысяч погибавших, грохот и визг заклинаний? Что всё это…

Выбравшись из-под ночного укрытия, Тобиус окинул каньон новым взглядом, его неживую белизну, его навечно обожжённые края. Старый шрам… Понимание пришло к нему изнутри, из глубин подсознания, не подкреплённое ничем материальным. Отныне человек был уверен твёрдо, что брёл не просто по какой-то трещине в земле. Он брёл по полю битвы. Грандиозной битвы, в которой сложили головы, быть может, миллионы. Он шёл по ране, оставленной древней магией, такой могущественной, что никакое воображение не могло её представить. Он шёл по мелу, что получился из костей. Гор костей. Горных хребтов, сложенных из костей. Он шёл по мёртвым, навечно ставшим частью этого места. Откуда именно взялось понимание волшебник не знал. Как не знал он и того, почему память народов не удержала в себе воспоминаний о той битве.

— Проклятье.

Собравшись, Тобиус продолжил путь, но в этот день ходкость его подводила. Общая слабость, странный упадок сил вцепились в мышцы и связки, заставляя колени дрожать. Лаухальганда прыгал и катился рядом, мурлыча, изучая всякий камень, всякую неровность, облизывая каждый тонкий ствол каждого засохшего деревца. А Тобиус старался не упасть. Его внезапная хворь напомнила ту, что мучала при спуске в подземные руины. Напомнила своей непонятной природой и только. На этот раз ничто тяжёлое или тошнотворное не вило гнездо в желудке, нет, только слабость… слабость и слуховые галлюцинации.

Ретивый ветер ночи стих давно, превратился в прежний слабый ветерок, носивший мел костей по полю брани, но Тобиус слышал, будто вновь начинало завывать. Пугающими урывками проносился по каньону вой, заставляя то и дело вздрагивать. От всего этого он чувствовал себя особенно уязвимым. Даже больше чем обычно бывало в сем мире кошмаров, наречённом Дикой землёй.

Серый волшебник попытался взлететь, пробудил Крылья Орла, оторвался от земли, но высоко подняться не смог. Ему ничто не мешало, просто слабость плоти каким-то образом перекинулась на силу чар. Плетение хранило стабильность, энергия циркулировала положенным образом и никаких обозримых преград не существовало,