Ариасвати - Николай Соколов

V. Утренний церемониал

Свежий утренний ветерок, пробираясь сквозь тяжелые складки темных занавесей, холодной волной вливался в теплую атмосферу залы. Вслед за ветром, украдкой между тех же складок пробирались туда бледные лучи рассвета и, благодаря им, мало-помалу из полутьмы выступили на свет широкие низкие диваны, стоявшие вдоль гладких мраморных стен, и посредине залы — несколько стульев с высокими резными спинками и покрытый белой скатертью, громадный длинный стол с узорчатым подносом, на котором стояли узкогорлый хрустальный кувшин с водой и две высокие вазы с вареньем. Вблизи окон, на двух отдельных диванах виднелись две спящие фигуры. Вскоре одна из них зашевелилась и ежась от ощущения утреннего холода, поднялась на своем ложе.

Это был профессор.

— Андрей Иванович! Ау? — окликнул он своего товарища, освобождаясь от белого бумажного платка, которым имел привычку на ночь обвязывать себе голову.

Андрей Иванович завозился на своем диване и принялся закутываться с головой в короткую простыню.

— Вставайте, батенька, пора! — продолжал профессор. — В Костроме доспите.

— А? Что такое — в Костроме? — отозвался Грачев, услышав имя родимого города.

— Говорю: в Костроме доспите.

— Разве уже поздно?

— Поздно — не поздно, а холодно… да и за дело пора.

— И то — что-то свежо… Бр! Как холодно однако! — поднялся Андрей Иванович, поджимая голые ноги.

— Ну, ничего, коллега: не замерзнете. Днем будете с избытком вознаграждены.

— В том-то и беда, что с избытком… По мне лучше бы уж весь день была такая же температура.

— Что вы, батенька! Да тогда все наши темнокожие друзья заболели бы воспалением легких.

В дверь залы послышался легкий стук.

— Войдите, — откликнулся Авдей Макарович.

Дверь без шума отворилась и в залу вошел Нарайян своей неслышною походкой. Из-за его спины выглянуло несколько темнокожих и сейчас же скрылось в глубине коридора.

— Мне послышалось, что вы уже проснулись, господа, — сказал пундит, прикрывая рот концом своего кисейного тюрбана.

— Доброе утро, мистер Нарайян!

— Очень холодное утро, сагиб.

— Так вы поэтому рот себе прикрываете-то?

— Советовал бы и вам наблюдать такую же осторожность.

— Что вы, мистер Нарайян! Вы забываете, что мы — северные люди, привыкшие к снегу и льду…

— Но не привыкшие к таким резким переходам от дневного жара к ночному холоду… Я пришел узнать, где вы предпочитаете умываться, — здесь или отправитесь взять ванну? Но предупреждаю вас, господа, что вода очень холодна.

— Ну, в таком случае… — протянул профессор. — Как вы думаете, коллега? — продолжал он, обращаясь к Грачеву.

— Конечно, — торопливо отвечал Андрей Иванович, ежась от холода, — умоемся лучше здесь.

Нарайян оборотился к двери и хлопнул раза два или три в ладоши. В ту же минуту в залу вошла целая процессия черномазых и толстогубых санталов: двое передних несли узкие и высокие медные кувшины с водой, кунганы, двое следующих — две широких плоских чаши, двое других — высокие табуреты, затем, остальные пары несли мыло, зубные щетки, гребни, губки, бумажные и шерстяные полотенца. Войдя в залу, толпа разделилась на две равные половины и затем одна половина, гуськом, двинулась к профессору, другая, в том же порядке к Грачеву. Выходило что-то напоминающее арабские сказки.

Оба друга сначала смотрели с удивлением на приближавшуюся к ним процессию, а потом единодушно расхохотались. Действительно, забавно было смотреть, с какой торжественной серьезностью, желая сохранить подобающую случаю важность, двигались широколицые санталы, вышагивая нога в ногу, совершенно — как в комическом балете, в то время, как их огромные, черные только немного узковатые глаза сияли заразительной веселостью и добродушная улыбка, обнаруживая блестящие белые зубы, расползалась с толстых губ к широким выдающимся скулам, заставляя их лосниться и выдаваться еще более.

Заслышав хохот обоих сагибов, санталы уже не могли удержать свою деланную серьезность и в свою очередь расхохотались веселым, добродушным смехом, закидывая головы назад и строя уморительные физиономии.

— И это все для нас? — спросил Авдей Макарович, удерживаясь наконец от своего невольного смеха.

— Конечно, сагиб, — отвечал Нарайян со сдержанной улыбкой, в то же время кидая сердитый взгляд по адресу легкомысленных санталов, нарушивших установленный порядок церемониала.

— Но ведь этакие церемонии, мистер Нарайян, впору хоть бы самому Людовику XIV!

— Всякая земля имеет свои обычаи, сагиб, — отвечал Нарайян, как бы извиняясь. — Сагибу известно, что мы люди касты. Каста у нас везде и во всем, она проникла в дух народа. Человек, подающий кувшин с водой, ни за что не согласится подать вам закуренную трубку, потому что для этого существует особый специалист… Но… не буду мешать вашему туалету, — закончил он, удаляясь из комнаты.

Когда туалет был кончен, пундит подошел к своим гостям с приветливой улыбкой.

— Теперь доброе утро, сагиб Сименс! Доброе утро, сагиб Гречоу! — приветствовал он, крепко пожимая им руки.

Затем он снова обернулся к двери и ударил в ладони. Новая толпа санталов вошла и поставила на стол два досторхана. На одном стояли три чашки черного кофе, маленькая тарелочка вареного риса и хрустальная кружка с водою, на другом — хлеб, сыр, ветчина, бараньи котлеты и несколько бутылок виски, портвейна, хереса и пива.

— Будем завтракать, господа. Прошу вас, — сказал Нарайян, приглашая к столу обоих друзей.

Несмотря на ранний час Авдей Макарович и Андрей Иванович чувствовали прекрасный аппетит, который, впрочем, не покидал их во все время путешествия. Они съели по котлетке, закусили ломтем сыра и запили свой завтрак чашкой кофе, внутренне пожалев об отсутствии родимого самовара, но от спиртных напитков отказались, что, по-видимому, заслужило им безмолвное одобрение Нарайяна и даже прислуживавших санталов. Сам же Нарайян удовольствовался горстью вареного риса, чашкой кофе и глотком воды.

VI. За делом

— Ну-с, теперь, кажется, можно приступить к делу? — спросил профессор, когда завтрак был убран.

— Я, к вашим услугам, господа, — отвечал с поклоном Нарайян.

Андрей Иванович вынул со дна чемодана плоский жестяной ящик, отпер его микроскопическим ключиком, вынул свою драгоценную рукопись, тщательно завернутую в полотно, и подал Нарайяну.

— Что это такое? — спросил с удивлением пундит, подняв крышку переплета и разглядывая темно-коричневые строки на гладкой поверхности альбуминной бумаги[51].