Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера - Эмиль Золя

Во время каникул он словно выбирался из могилы на свет божий. Мальчики провожали его до самых городских ворот, бросая вслед ему камни. Гийом полюбил теперь пустынный парк Нуарода, где ему не грозили ничьи побои. Он ни разу не осмелился рассказать отцу о тех преследованиях, которым подвергался. Он пожаловался только Женевьеве и спросил ее, что значит прозвище Ублюдок, от которого лицо у него горело, как от пощечины. Старуха слушала его с мрачным видом. Она негодовала, что у нее отняли ее питомца. Ей было известно, что священник коллежа добился у г-на де Виарга согласия окрестить ребенка, и в ее глазах Гийом был бесповоротно обречен на адские муки. Когда мальчик поведал ей о своих невзгодах, она, ничего не ответив на его вопрос, воскликнула: «Ты сын греха и искупаешь ошибку виновных!» Он не мог понять ее слов, но она говорила так гневно, что он больше никогда ни о чем ей не рассказывал.

Он рос, и им все сильнее овладевало отчаяние. Наконец он достиг того возраста, когда стал понимать, в чем была его вина. Гнусные оскорбления, которыми осыпали Гийома его товарищи по коллежу, просветили его. И он обливался кровавыми слезами. Его поразили в самое сердце, унизив его родителей, сообщив ему в недвусмысленных выражениях историю его появления на свет. Он впервые услышал имя своей матери из уст, награждавших ее самыми позорными кличками. Дети иногда испытывают даже некоторое тщеславное удовольствие, валяясь в грязи; точно такое же чувство испытывали маленькие обитатели коллежа, не пожелавшие скрыть от Ублюдка ни одной из придуманных ими постыдных подробностей связи жены нотариуса с г-ном де Виаргом. Порой на Гийома находили безумные приступы бешенства: под ударами палачей жертва неожиданно бунтовала, он набрасывался с кулаками на первого подвернувшегося под руку негодяя, кусал его, как дикий зверек; но большей частью он смиренно переносил оскорбления и лишь молча безутешно плакал.

Когда Гийому пошел пятнадцатый год, произошел случай, воспоминание о котором сохранилось у него на всю жизнь. Однажды во время прогулки воспитанники коллежа проходили по главной улице города, как вдруг товарищи стали насмехаться над Гийомом и злорадно шептать ему:

— Эй, Ублюдок, погляди, вон идет твоя мать.

Он поднял голову и посмотрел в ту сторону.

По тротуару, опираясь на руку благодушного и невозмутимого толстяка, шла женщина. Она с любопытством взглянула на Гийома. Проходя мимо него, она почти задела его краем своей одежды, но даже не улыбнулась, а только поджала губы, изобразив на лице какую-то елейную и в то же время недовольную гримасу. Спутник ее по-прежнему сохранял невозмутимый вид.

Гийом ощутил странную слабость, он не слышал издевательств товарищей, которые буквально задыхались от смеха, словно эта встреча была какой-то необыкновенно забавной и уморительной шуткой. Он замкнулся в себе, погрузившись в молчание. Это промелькнувшее видение обдало его леденящим холодом, он чувствовал себя еще более несчастным, чем если бы был сиротой. Отныне, всякий раз, когда он думал о матери, в памяти его возникал образ женщины, прошедшей мимо него с ханжеской миной, под руку со своим обманутым и самодовольным мужем.

Все эти ужасные годы он больше всего страдал оттого, что никто его не любил. Свирепая нежность Женевьевы почти пугала его, а молчаливая привязанность отца была слишком холодной и не могла согреть его сердце. Он твердил себе, что одинок, что никто на свете не чувствует к нему жалости. Сломленный бесконечными преследованиями, он мечтал о какой-то неизреченной доброте; наделенный натурой нежной и мягкой, он испытывал мучительную потребность в ласке, но, словно нелепую тайную слабость, над которой могли посмеяться, тщательно таил от всех нерастраченные сокровища любви. Он погружался в бесконечные грезы о некоей вымышленной страсти, которая завладеет им целиком и навсегда. Воображение рисовало ему благословенный уединенный уголок земли, где растут зеленые деревья, струятся тихие воды и где он будет вдвоем с милым сердцу, любимым существом; он еще не знал хорошенько, будет ли то возлюбленная или друг; он только жаждал утешения и покоя. Когда мучители наконец оставляли его, он, избитый и обессиленный, молитвенно сложив руки, в каком-то религиозном экстазе взывал к своей мечте и вопрошал небо, когда же наконец он сможет укрыться от всего мира и отдохнуть, отдавшись душой высокой и чистой привязанности.

Если бы гордость не поддерживала его, он стал бы трусом. К счастью, в нем текла кровь Виаргов; неизлечимое малодушие, на которое обрекали его случайность рождения и мещанская глупость матери, временами сменялось порывами гордости, унаследованной от отца… Он сознавал, что он лучше, достойнее и выше своих палачей; и хотя он страшился их, однако относился к ним со спокойным пренебрежением; он, не дрогнув, встречал их удары, и это приводило в отчаяние юных негодяев, от которых не ускользало презрение их жертвы.

И все же Гийом обрел в коллеже друга. Когда он перешел в предпоследний класс, к ним поступил новый ученик. Это был сильный, крепкий юноша высокого роста, старше его на два или три года. Звали его Жак Бертье. Он остался сиротой, и у него никого не было, кроме дяди, ветейского адвоката. Жак приехал в Ветей из Парижа; дядя хотел, чтобы он закончил здесь курс коллежа и жил под его надзором, так как узнал, что его дорогой племянник, преждевременно развившийся юноша, в семнадцать лет уже бегает за девицами Латинского квартала.

Жак весело переносил свое изгнание. У него был счастливый характер. Он не отличался какими-то необыкновенными достоинствами, зато был, что называется, славный малый. Несмотря на свое легкомыслие, он способен был на преданную дружбу. Его появление в коллеже явилось целым событием: ведь он приехал из Парижа и говорил о жизни, как человек, уже вкусивший от запретного плода. Узнав, что у него были любовницы, ученики почувствовали к нему невольное уважение. Физическая сила, уверенные манеры, любовные похождения сделали Жака царьком коллежа. Он громко смеялся, охотно демонстрировал свои бицепсы и, как добрый властелин, покровительствовал слабым.

В первый же день он увидел, как один из негодяев, издевавшихся над Гийомом, толкнул его. Жак бросился к драчуну, встряхнул его изо всех сил и сказал, что, если тот по-прежнему будет мучить мальчика, ему придется иметь дело с ним, Жаком. Затем, взяв Гийома под руку, он прогуливался с ним всю перемену, к великому возмущению других воспитанников, которые не понимали, как мог парижанин избрать себе подобного друга.

Гийом был очень тронут этой поддержкой и дружбой, предложенной ему Жаком. А тот, глядя на страдальческое лицо своего нового друга, проникся к нему внезапной симпатией. Расспросив его, он понял, что бедняга нуждается в покровительстве, и сразу принял решение.

— Хочешь, будем дружить? — спросил он Гийома, протянув ему руку.

Несчастный мальчуган с трудом удержался от слез, пожимая его руку, первую дружескую руку, протянутую ему.

— Я буду вас очень любить, — ответил он робко, точно влюбленный, признающийся в нежных чувствах.

На следующей перемене несколько учеников окружили Жака и принялись рассказывать ему историю Гийома. Они думали, что парижанин хорошенько отколотит Ублюдка, когда узнает о его скандальном происхождении. Жак спокойно выслушал грязные шутки товарищей. Когда они кончили, он пожал плечами.

— Вы остолопы — сказал он им. — Если я еще раз услышу, что кто-нибудь из вас повторяет то, что вы сейчас мне рассказали, я надаю ему здоровенных оплеух.

Поняв, как глубоко оскорблено сердце Гийома, Жак почувствовал к этому парни еще большее расположение. В лицее Карла Великого он уже дружил с одним мальчиком, тоже незаконнорожденным. Мальчик был редких и блестящих способностей, всегда получал в классе первые награды, и его любили и товарищи и учителя. Поэтому Жак отнесся к истории рождения Гийома, так возмущавшей юных ветейских негодяев, как к вещи вполне естественной. Подойдя к Гийому, он взял его под руку и сказал ему:

— Эти мальчишки просто гусаки! Глупые и злые дряни. Я все знаю. Но ты не бойся: если хоть один из них даст тебе щелчок, скажи мне, и ты увидишь, как я с ним разделаюсь.

С этого дня Гийома оставили в покое. Один из учеников попробовал было назвать его Ублюдком, но получил от Жака хорошую затрещину. Тогда все поняли, что здесь шутки плохи, и избрали себе другую жертву. Последние два года пребывания Гийома в коллеже протекли мирно. Он воспылал страстной дружбой к своему покровителю. Он любил его с беззаветной верой и слепой преданностью, как любят первую возлюбленную. Нежность, накопившаяся в его душе, нашла наконец выход, так долго сдерживаемая любовь устремилась к обретенному кумиру, к могущественному и великодушному спасителю. К чувству дружбы примешивалась у Гийома горячая благодарность, он готов был видеть в Жаке какое-то высшее существо. Он чувствовал себя в неоплатном долгу перед ним и потому держался с ласковой покорностью. Он восхищался каждым его жестом; этот высокий, энергичный, шумный юноша вызывал у тщедушного и робкого Гийома безграничный восторг. Непринужденные манеры Жака, его рассказы о парижской жизни убедили Гийома, что его друг — человек необыкновенный, которому назначена высокая участь. И в его привязанности к Жаку была странная смесь восхищения, униженности и любви, он всегда сохранял к нему чувство глубокой нежности и уважения.