Кризис доверия - Светлана Кузнецова

— Покусаю! — донеслось из-за двери. — Ксашу не трону, а тебя покусаю непременно, Ки-И-рилл!

Кир фыркнул и с облегчением перевел дух. Угрожает? Скорее уж шутит. А раз шутит, значит, жив.

— Где эта паскуда?

— Крыша, — меланхолично отозвался фанг. — Погоди минуточку!

Кир умолк. Когда же, досчитав до шестидесяти он собрался снова осведомиться о положении дел, Ки-И-ас сообщил:

— Взяли. Можешь выходить.

Глава 32

— Тварь! Ментяра! Больной ублюдок! Да как ты посмел травить меня вампиром?!

— Фангом, — машинально поправил Кир, устало и немного снисходительно глядя на истерику Паши.

— Никакой разницы!

Разница, разумеется, имелась, и Паша ее прекрасно знал, но сейчас ему было не до этого. Он стоял возле подъезда, запрокинув голову, будто что-то высматривая в небе, и самозабвенно орал, выплескивая в окружающее пространство эмоции, неудовлетворенность жизнью и миром вообще. И хорошо, что делал именно так. Вот заткнись Паша, замкнись в себе, стоило о нем беспокоиться. С ором же выходил страх, который при неверных концентрациях в организме вполне способен и убить, неважно посредством ли сердечного приступа или депрессии. Одно то, что Паша обмочил штаны и даже не заметил этого, говорило о многом.

Кир иногда вставлял между его монологами реплику-другую. Ки-И-ас занимался мотоциклом, время от времени морщась, когда Паша переходил на фальцет.

— Нелюдь! Да ты хуже этих зверей! И вообще… — Паша закашлялся.

— Вообще-то, действительно хуже, — заметил Кир. — В отличие от этих… «зверей» кодексов чести не имею и вру просто всем и каждому. Что дальше?

— Дальше?.. — прохрипел Паша. — А то, что не только в Содоме и Гоморре были противоестественники. Но только там гомо и прочие богопротивные связи не просто начали полагать правильными, а защищать на законодательном уровне!

— Гомосятина-то здесь к чему, бестолочь? — спросил Кир и зевнул. — Еще и какого-то бога приплел. Последние мозги проссал?

— А то, что наши сношения с нелюдью — еще более противоестественны! И, как господь покарал евреев, так он покарает и этот проклятый город!

Паша явно повторял с чужих слов, но столь самозабвенно, с таким фанатизмом… интересно было посмотреть и полезно понять с кем они вскорости столкнутся. Человеческое стадо не переубедить, у него одинаковая слепая вера в невидящих глазах и железобетонная уверенность в индульгенции на вседозволенность. Его придется останавливать, причем жестко: показательными примерами доказывая слабость.

После принятия закона о защите чувств верующих религией стало модно и просто прикрывать любую дрянь, в том числе и нацистского толка, но все же от Паши подобного ожидать не приходилось. Уж кто казался в этом плане умнее прочих, так он. И то, что именно сейчас — когда за него говорил страх, а не разум — из Паши полилась гнилостная проповедь о назревающем Апокалипсисе, наводило на нехорошие мысли. А увиденное по телевизору только подтверждало: за нацистов взялся кто-то очень хорошо умеющий убеждать. Его главная цель: подменить идеологию нацистов своей, а заодно сколотить армию последователей.

Паша противостоял напору благодаря стойкому отвращению к требованию класть свою жизнь на алтарь борьбы. Воспитание и влияние Седых-старшего взрастило в нем чувство собственной исключительности и болезненное нежелание быть таким, как все. А ресурсов для поддержания имиджа крутого пацана не хватило ни материальных, ни внутренних. Паша был идеальным ведомым, в которого с детства вбивали идею о том, что если он не лидер, то чмо голимое (папаша точно в выражениях не стеснялся, вколачивая в отпрыска свои представления о мироустройстве и месте в нем представителя «высшей касты»). В таких обстоятельствах Паше только и осталось стать местным недофюрером, благо, для управления малолетним тупьем, идущим в нацисты, многого ума и опыта не требовалось. Однако, если даже его проняло…

— Потому что по городу ходят такие, как ты. Прочие же, якобы безвинные, расплатятся за безразличие! — словоизлияние не мешало думать, тем более, из него не вышло бы выжать ничего полезного.

«Бедные Ри-Архи, — посочувствовал Кир. — Скоро им неоднократно выслушивать этот поток сознания».

— Не лез бы ты в религию, — посоветовал Кир, — сгоришь.

— И ты угрожаешь мне адом!

— Чур меня. Просто для игры на этом поле у тебя ни мозгов, ни образования, ни личного опыта не хватит: нагородишь чуши, сам же в нее уверуешь и убьешься. Ты б пошел работать, а? Дурь сама выветрилась бы; перестань беситься с жиру, пока не поздно.

— Предлагаешь стать быдлом?! Ну нет! — Паша попытался взять высокую ноту, сорвался и теперь уже окончательно потерял голос, просипев: — Рядом с тобой — нелюдь и тварь! Его можно: убивать, грабить, унижать!

— Видишь ли, Паша, расчеловечивающий кого-либо, себя расчеловечивает прежде любого другого. Потому нацисты для меня людьми уже не являются.

— Та… по…сол ты… — просипел Паша и поковылял к подъезду.

— Дурак, — припечатал Кир.

— Зачем ты его отпускаешь? — Ки-И-ас оставил в покое мотоцикл, сел рядом на бордюр, обняв колени.

— Его жизни больше ничего не угрожает. Если кто наблюдал эту истерику, то точно растерял уверенность, будто именно Паша виновен в облаве, да и его дружки скоро прибегут обратно.

— Почему?

— А чего мы сможем им предъявить? Участие в несанкционированных митингах? Вот с заводилами я побеседовал бы. А еще лучше привлечь ваших Ри-Архов, это возможно?

Ки-И-ас задумался, затем медленно кивнул:

— Если признаются в связях со стайрами.

— Думаю, заводилы признаются непременно.

— Почему? Только не говори…

— Нет. Выбивать признания никто не станет, просто они фанатики, а значит, уверены в своей правоте. Более того, убеждены в безнаказанности и в правильности поступков. Уверен, скоро у Ри-Архов будет много работы.

Дверь подъезда ударила с грохотом, прокатившимся эхом по этажам и двору. Отозвались сигнализациями несколько машин; принялся захлебываться истошным визгливым лаем пудель на балконе.

— Я считаю, неправильным оставлять за спиной такую злобу. Ты ведь полицейский, Ки-И-рилл. Можно взять его за оскорбления…

— Ты быстро учишься плохому.

— Да? — Ки-И-ас приподнял бровь. — А ты зачем-то жалеешь того, кто не достоин жалости и полагает себя униженным. Уверен, будто хочешь его окончательного падения? Он непременно ударит в спину