Три романа о любви - Марк Криницкий

Не взглянув на него и низко наклонив голову, она направилась к двери.

Когда он вернулся к Лиде, та посмотрела на него широко раскрытым, детски изумленным взглядом.

— Что? — спросил он ее невольно.

— Так.

Она помотала по-детски головой.

— Много. У меня вдруг сжалось сердце за Клаву. Знаешь, она была сейчас удивительно странная.

И Лида старалась, мучаясь, уяснить себе, что ее так поразило сегодня в Клавдии, и никак не могла этого сделать.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

В квартире Юрасовых уже давно не разговаривали.

Сергей Павлович боязливо приходил и тотчас же запирался в кабинете.

Клавдия лежала или сидела у себя. Изредка Сергей Павлович видел ее с растрепанными белокурыми кудряшками на лбу, красную, распухшую от гнева и слез, в небрежно надетом капоте. Она смотрела ему вслед, точно обдумывая или решаясь на что-то.

Даже обедали они обыкновенно теперь врозь.

Тем более его поразило, когда горничная Дуня сказала ему сегодня:

— Обедать пожалуйте в столовую.

— Что это значит?

— Так приказали барыня.

— Барыня мне не может приказывать.

Она фамильярно усмехнулась, и ее улыбка означала:

— Нет, может.

— Скажи барыне, что я буду обедать здесь.

Через минуту она вернулась.

— Барыня велели вам передать, чтобы вы беспременно шли в столовую.

Щадя его, она сказала это, опустив глаза, серьезная и официальная. Он задохнулся в предчувствии скандала и, опустив голову, грустно ответил:

— Хорошо, приду.

Но пошел не сразу. Его интересовало, что скажет ему и что сделает с ним жена и как он должен вести себя с ней.

И как всегда и во всем, он и теперь заставал себя врасплох и совершенно неподготовленным.

— Ах, черт, что ей нужно? Ах, черт…

Он бегал по комнате и тер себе беспокойно лоб. Потом подошел к зеркалу и стал смотреться. В последнее время, когда он беспокоился, у него появлялись два некрасивых пятна на щеках под глазами. Это к нему не шло.

— Черт знает, что такое! — возмутился он и с отвращением швырнул головную щетку.

Потом еще раз внимательно всмотрелся в лицо, подкрутил усы и, как был, не собравши мыслей, пошел в столовую.

В дверях он сразу же наткнулся на пристальный взгляд Клавдии, которая сидела за столом на обычном месте.

«Что ей нужно от меня? — опять ужаснулся он, видя ее старательно одетой и причесанной. — Она что-то задумала».

Вдруг ему показалось, что она начнет с ним серьезный разговор на тему, что «дальше так жить нельзя и надо придти к какому-нибудь окончательному решению». Женщины так любят говорить на тему об «окончательных решениях».

Сделав болезненно-кислую гримасу, он сел. Она величественно-холодно усмехнулась и налила ему супу.

— Кажется, достаточно продолжать играть эту глупую комедию, — сказала она негромко.

Это была только прелюдия. Он молчал, выжидательно-брезгливо усмехаясь.

Суп был раковый, его любимый. Ели молча. Пирожки с вязигой. Глупо: точно в именины.

Он еще раз с недоумением посмотрел на Клавдию. Но она только сохраняла по-прежнему величественно-холодную мину. Что она задумала?

На второе подали пельмени по-сибирски. Он даже покраснел. Что это значит? Она решила ухаживать за ним?

— Почему тарелки не гретые? Разве вы не знаете, Дуня, что барин любит гретые тарелки? — сказала Клавдия грубо.

Дуня хотела взять посуду переменить.

— Оставь! — возмутился Сергей Павлович. — Комедия!

Ему хотелось швырнуть салфетку, завыть не своим голосом и убежать.

— Какую и в чем вы тут видите комедию? — спросила Клавдия по-французски, с тем же надменно-холодным выражением глядя на него в упор. — Я бы просила вас выражаться при прислуге осторожнее.

Дуня унесла посуду.

— Да черт его… Не хочу… Что все это значит? — кричал Сергей Павлович. — Прошу меня оставить в покое со всем этим новым вздором. Что это за парадные обеды? Если так, я буду ходить в ресторан.

— В ресторан ты ходить не будешь.

Он разинул рот.

— Что-о? Да ты, скажи, с ума, что ли, сегодня сошла?

Он видел, как неровно дышала ее туго стянутая, миниатюрная грудь и менялось лицо.

— Да, — сказала она, кусая губы, и вдруг стукнула кулаком по столу, попав нечаянно по вилке. — Ай!..

Поднеся ушибленную руку к губам и дуя на кулак, она продолжала:

— Я желаю кончить эту нелепую жизнь. Вот что я тебе скажу.

Она запнулась, и лицо ее приняло странно-стыдливое выражение, которое сделало ее похожею на девушку.

— Я хочу нормальной семейной жизни. Вот тебе мое последнее слово. Иначе…

Она побледнела и упавшим голосом докончила:

— Тебе будет плохо.

Не выдержав, она расплакалась. Это лишило его возможности рассмеяться. Он вынул портсигар и закурил.

— Ты куришь сейчас после супу… Как это вежливо!

— Но я не хочу есть, — сказал он. — И вообще я плохо понимаю происходящее.

Господи! Что это такое? Нормальная семейная жизнь… Раковый суп…

— Тарелок не надо, Дуня… Можете идти…

Когда Дуня притворила плотно дверь, Клавдия продолжала:

— Да ты плохо понимаешь происходящее. Я это вижу. Я вчера была у Лиды и позавидовала ей: она имела мужество отравиться. Но только ты не беспокойся: я не отравлюсь… Да, ты очень плохо понимаешь происходящее и, менее всего, то, что происходит у вас… в вашем доме… Я не хочу этого больше, не хочу…

Отшвырнув с силой тарелку, так что остатки супа выплеснулись на скатерть, она упала головой на руки и стала громко рыдать.

— Не хочу, не хочу… Я убью себя, убью тебя… Я тебе что-нибудь подсыплю, отравлю. Ты — негодяй, хулиган…

Скрежеща зубами, она оторвала лицо от стола.

— Зачем, зачем я вышла за тебя? Какой же ты мерзавец! И это называется мужчина! Его жена, как проститутка, принимает у себя гостей…

Он вскочил, опрокинул стул. Ему хотелось кричать на нее, ударить ее.

— Смотрите, какая наглость! Она на меня же валит.

— Но кто этого хотел? Кто ставил условия?

— Я ставил условия для себя, — кричал Сергей Павлович. — Я не мог тебя к этому принуждать. Это было бы глупо.

— А, «это было бы глупо»! Значит, вам угодно было получить свободу только для себя? Это, по крайней мере, справедливо. Если, мой милый, ты, то, разумеется, должна же и я! После этого не только мерзавец, ты — шулер. Но мне больше не нужно твоей фальшивой игры. Я ставлю вопрос ребром. Ты вспомни наш первый разговор на эту тему. Ты помнишь, что я сделала тогда, в первый раз, когда ты сказал мне, что сохраняешь за собой право любить других женщин и сходиться с ними? Я заплакала тогда…

Клавдия всхлипнула и приложила платок к глазам.

— Но я была глупа. Во мне родилась тогда злоба, и я подумала, что буду тебе в отместку делать то же. И я мстила, мстила тебе! Если женщина это делает, она всегда мстит… Да, я была глупа. Я должна была тогда же ответить тебе по достоинству дать тебе по физиономии.

Сергей Павлович представил себе ряд ее романов после замужества с ним и, в особенности, последний со штаб-ротмистром Бутцко, и ему стало смешно.

Она заметила мелькнувшую в его лице циничную усмешку.

— Знаешь: ты — подлец! Ты — форменный, рафинированный подлец.

Он стоял, продолжая усмехаться. Вдруг она грудью сделала движение к нему. В страхе он попятился.

Ее глаза стали круглыми; на мгновение она подняла зрачки кверху и остановилась в странной позе, прижав руки к верхней части груди, точно созерцая что-то в вышине. Постепенно ее лицо осветилось восторженным блеском.

Он в ужасе смотрел на нее. Уж не сошла ли она с ума?

— Сереженька! — сказала она вдруг прерывающимся тихим голосом, продолжая не сводить глаз с какой-то точки наверху. — Дорогой мой, любимый, прежний… Понимаешь? Сереженька!

Радостный свет шире и шире раскрывал ее глаза.

— Не этот…

Она, сдерживая слезы, мотнула отрицательно головой.

— А тот… Понимаешь? Сереженька…

Она перевела на него по-прежнему широко раскрытые, удивленные глаза, точно стараясь увидеть за ним другого, прежнего. Сергей Павлович почувствовал волнение. Что-то знакомое, далекое, близкое и теплое мелькнуло на мгновение.

Она подошла и положила ему влажные от слез руки на плечи.

— Сереженька, — продолжала она, и улыбка в ее лице сделалась просительная и жалкая.

Больше она не прибавила ничего и только покачала головой.

Сергей Павлович почувствовал, что еще мгновение, и он разрыдается, как мальчишка.

— Ах, черт! — сказал он, ероша стриженную голову. — Что все это значит? И что такое значит: Сереженька? Если бы ты чаще называла меня, как теперь, то, наверное, не было бы таких сцен. Пусти меня, пожалуйста. Я вовсе не хочу и не хотел ссориться с тобой. Ну? Кажется, больше ничего?