Наследство - Джудит Майкл

Быстрые пальцы Лоры развязывали ему галстук.

— Не говори об этом. Лучше всего забываешь обо всем в постели…

— Не только в постели! Черт возьми! Неужели ты не понимаешь, что я хочу, чтобы ты всегда нуждалась во мне; я хочу, чтобы ты всегда думала только обо мне, чтобы у тебя не осталось места для мыслей о ком-то другом!

— Уэс, замолчи, давай лучше займемся любовью. Пожалуйста. Мы сможем поговорить потом.

Она поцеловала его, желая увлечь поскорее в постель, куда ей самой не терпелось лечь с ним. Его губы открылись, язык ответил на ее поцелуй, и снова его руки стали настойчивыми и нетерпеливыми; он стал раздевать ее, не разрешая ей помочь ему в этом. Он развязал бант у ее горла и стал расстегивать перламутровые пуговицы блузки, потом сдернул ее, успев почти одновременно справиться с застежкой лифчика. Груди Лоры обнажились, и тут же руки Карриера сжали их, а его губы сомкнулись на ее соске. Она закрыла глаза и отдалась страсти, которую разжигали в ней его прикосновения.

Продолжая целовать ее грудь, он снял с нее юбку. Лора хотела помочь ему расстегнуть рубашку, но он мягко оттолкнул ее. Она открыла глаза и увидела, что он быстро снимает с себя одежду, и с удивлением обнаружила, что ей стало холодно и неуютно без него, без его рук вокруг нее и его теплых губ. Но через мгновение он снова сжимал ее в своих объятиях, прижимая ее тело к своему. Он подтолкнул ее к постели. Лора подчинилась; ее страсть была настолько сильной, что она едва замечала, что он перехватил лидерство у нее.

Лежа рядом с ней, Карриер нежно гладил ее тело, для Лоры его прикосновения были подобны разрядам электрического тока. Его пальцы дотронулись до небольшого треугольника каштановых волосков между ее ног и начали исследовать ее темный, влажный центр, войдя глубоко внутрь; он опять начал целовать ее груди, языком лаская ее твердые напряженные соски. Дыхание Лоры стало прерывистым, она почти стонала. Она хотела, чтобы он вошел в нее, но он все еще оттягивал этот момент.

Его пальцы, губы владели ею, разжигая еще сильнее пламя, пожирающее ее, пока она не почувствовала такое сильное желание, что оно затмило собой все на свете. И тогда он приподнялся и лег на нее. Лора ощутила чудесное тепло его тяжелого тела на себе. Она приподняла бедра и двинулась ему навстречу, чтобы скорее почувствовать его в себе. Движения его были уверенными, именно его уверенность все больше и больше становилась нужной ей. Ее тело двигалось в ритме с его телом, она полностью отдалась любви. Лишь на мгновение она удивилась про себя, что могла так долго обходиться без этого, а потом перестала думать вообще. Она только чувствовала. Ее тело вернулось к жизни.

Большую часть выходных они провели в постели. Но они выходили и прогуляться, когда прекратился дождь, обследуя город, в котором жил Карриер и который настолько сильно отличался от того, в котором выросла Лора, что можно было подумать, он находился на другой планете. Его автомобиль неотступно следовал за ними, когда они гуляли; он ожидал их у входа в магазины, галереи и рестораны на случай, если они захотят добраться до следующей своей цели на нем. Они заходили в шикарные магазины, размером меньше, чем старая квартира Лоры, которую она снимала когда-то, но где цена за одно платье была больше, чем годовая плата за ее квартиру. А в салонах картины продавали за такие деньги, какие Бену было не собрать за многие годы воровства.

Но все это было сейчас далеко. Куда бы Карриер и Лора ни заходили, их везде обслуживали с подчеркнутой любезностью, если не сказать, раболепием. Нью-Йорк превратился в кладезь сокровищ, где красотой можно было не только любоваться, но и потрогать руками, а иногда и купить — например, Карриер убедил ее позволить ему купить ей пару кожаных перчаток с перламутровыми пуговицами — не испытывая при этом ни страха, ни вины, ни опасности.

— А сейчас, — сказал он в воскресенье днем, когда они сидели у него в кабинете за два часа до вылета самолета Лоры в Берлингтон. Снова пошел дождь, и в комнате зажгли камин. Они сидели в глубоких креслах около камина, на столике между ними стояла бутылка шерри, а на тарелке лежали булочки с изюмом. — Ну, теперь давай послушаем, что ты там хотела рассказать. Я готов ко всему. Я тебе уже сказал, что значат для меня эти выходные?

— Да.

Она рассеянно улыбнулась, решая, с чего ей начать.

— Эти дни были прекрасными. Гораздо лучше, чем…

— Чем ты предполагала, — закончил он за нее, когда она запнулась. — Итак, кто он?

— Поль Дженсен. — В комнате Карриера это имя ей самой показалось странным. — Внучатый племянник Оуэна Сэлинджера.

Брови Карриера взметнулись вверх.

— Ты ведь знала всю семью.

Лора уже хотела продолжать свой рассказ, но смысл его слов дошел до нее, и она с удивлением взглянула на него:

— Так ты все знаешь об этом? Ты с самого начала все знал и ничего мне не сказал!

— Не я должен был говорить. Это — твое личное дело, и я знал, что рано или поздно ты сама мне расскажешь, когда будешь готова это сделать. Дорогая… — он наклонился к ней и взял за руку. — У меня во всех городах есть люди, которые получают деньги за то, чтобы держать меня в курсе финансовых дел всех крупных корпораций. Я никак не мог не слышать о суде. И кроме того, он состоялся в июле, именно тогда я встретил тебя. У тебя был такой несчастный вид, что ты едва обратила на меня внимание. Одного этого было достаточно, чтобы я навел о тебе справки.

Лора слабо улыбнулась:

— Я всегда знала, что ты важная фигура. Я просто забыла об этом. Ты повел себя как влюбленный, и я перестала воспринимать тебя как человека с мировой репутацией.

— Так и должно было случиться. Я не хотел, чтобы ты ложилась в постель с моей репутацией. Но ты могла предположить, что о том суде писали бостонские газеты и многие другие, особенно в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе.

— Мне не хотелось думать об этом.

Она убрала свою руку и откинулась назад:

— Я заставила себя думать, что никто ничего не знает. В «Дарнтоне» не было разговоров о суде. Он налил шерри в их бокалы:

— Расскажи мне об этом.

— Ты же все знаешь сам.

— Я хочу услышать от тебя. Начни с Нью-Йорка. Ты действительно воровала?

Лора покраснела. Она впервые пожалела о своем решении быть с ним откровенной.

— Да.

— И ты хорошо это умела? Она невольно хихикнула:

— Не очень хорошо, раз меня арестовали. Но я не воровала у Сэлинджеров.

Она не стала останавливаться на годах, проведенных в Нью-Йорке, а сразу начала рассказывать ему о том, как полюбила семью Сэлинджеров — о том, что обрела там дом и людей, которых считала почти родными, о покое и мечтах о будущем. Она рассказала ему об Оуэне и их совместных планах относительно его отелей, о его смерти и о том, что после чтения завещания был суд.