Игра времен (сборник) - Наталья Резанова

Не в силах больше выносить этого издевательства, Линетта разрыдалась. Одной рукой она закрывала лицо, другой тщетно пыталась нащупать свое платье. Голый, беззащитный, плачущий комок плоти на голой проклятой земле. Карен перебросила ей одежду, которую ослепшая от слез Линетта никак не могла найти, и оделась сама.

Немного постояла над своим костром, оценивая результаты. Разумеется, Линетта с самого начала рассудком не считала Карен своей соперницей. Но подсознательно, каким-то женским чутьем… Теперь эта догадка убита. Она убедилась, кто я. Все к лучшему. А теперь пора возвращаться, пока нас не принялись искать. Кончается ночь ворожбы.

Костер она забросала песком. Линетта всхлипывала, уткнувшись лицом в колени. Убедившись, что потух последний уголек, Карен обернулась к ней.

– Идем. Нам пора.

И зашагала по направлению к крепости. Линетта покорно последовала за ней. Карен шла не торопясь, время от времени нагибаясь, чтобы рассмотреть ту или иную травинку, а то и сорвать – теперь она могла себе это позволить. И все же Линетта отставала. Она оставила на берегу свои башмаки, а идти босиком с непривычки ей было больно и колко.

Они спустились в долину, являвшую тягостное зрелище отошедшего праздника. На вытоптанной сотнями ног земле – черные круги выгоревших костров. Многие еще дымились, и дым, дым, дым затенял рассветную долину в это утро. Раздавленные венки, россыпи углей, и кое-где – распластанные на земле тела тех, кого свалила усталость, вино, а может, и удар ножа. Сейчас все они неотличимы друг от друга. Спят. Храп, стоны, и еще где-то поблизости, за пеленой дыма, женский голос выводит монотонно и надрывно:

Как я песню пела —Голос сорвала.Как душа болела —Не заживала.

Как звезда скатилась —Слезой умылась.Что из глаз сокрылось —Не позабылось.

Птица прилетелаИ улетела.Как душа болела.Душа болела.

Голос захлебнулся, словно задушенный дымом, и смолк.

Этот дым, горький его запах пропитал все – платье, плащ, волосы. Он напоминает о сгоревших домах, о пепелищах посреди города, о разрушенных стенах, обо всем, что осталось позади.

Невыразимая печаль. Слезами неразрешимая. Но она не имеет права печалиться. Пусть женщины печалятся из-за любви, несчастья городов и княжеств требуют действия. А действовать можно только с ясной головой.

И все это оттого, что пахло дымом. А что, собственно, в дыме печального? Только что глаза ест.

Они подходили к крепости. Из-за тумана ли, из-за того, что она никогда не бывала здесь рано утром, – знакомые стены казались темными и страшными, какими они, в сущности, и были.

…Вот еще забота – ворота. Как мы в крепость-то попадем, если они заперты? Придется ведь орать, вызывать часовых, пожалуй, что и о Линетте придется сказать. Загуляли где-то телохранители…

Но ворота были открыты. И вовсе не ради них. Несколько всадников выезжали, выплывали впереди – туман глушил топот копыт и скрип ворот. Один из всадников обернулся.

– Карен?

– А, это ты, – безразлично сказала она.

Он остановил коня и возвышался прямо перед ней – огромная серая тень. Капюшон плаща сполз на плечи. И хорошо знакомый взгляд. Только мне-то теперь что…

– Откуда ты? Что здесь делаешь?

– Странный вопрос. Нынче праздник, и мы с госпожой, – она кивнула в сторону, – были на празднике.

Торгерн с недоумением повернул голову, похоже, не сразу понял. И было отчего. Увидеть госпожу Линетту в такой час, босую, растрепанную, простоволосую, в подозрительном обществе ведьмы – кто вообще в такое поверит? Но это была она, и теперь его упорный взгляд переместился на нее. Линетта молчала. Карен, зевая и кутаясь в плащ, прошла в распахнутые ворота. Все, братцы, дальше – сами. Я хочу спать.

Она следила за руками Боны и Магды, сидя у края стола. Это было нечто вроде экзамена, и управлялись девицы, надо сказать, неплохо. Все последние дни она не давала им передохнуть, а то совсем запустили учебу, будь оно все неладно. Все, все, никаких любвей, никаких страстей, никаких посторонних в доме. Хватит валять дурочку, пора заняться настоящей работой. Снадобья, снадобья, снадобья… и не надо никому врать… ну, не врать – мистифицировать. Травяной дух сменил запах дыма. Бона и Магда схватывали все на лету… и вот так бы я могла прожить всю жизнь… а как же мое предназначение? А Летопись?

Ни слова о Летописи. Она предостерегающе подняла руку, заслышав шаги в коридоре. Девушки удивленно вскинули головы – увлеченные работой, они не слышали ничего. Карен кивнула и спросила довольно громко:

– Скажи-ка мне, Магда, если б ты жила на пустыре, где ничего, кроме полыни, не растет, что бы ты сделала?

Магда рассмеялась, приняв вопрос за шутку.

– Как это? Полынь – трава полезная. Она останавливает кровотечение, лечит горло и легкие. Еще полынь…

Двери распахнулись. Линетта стояла на пороге.

– Правильно, Магда, – сказала Карен, – полынь – трава полезная. Что же ты не входишь? – Она обращалась уже к Линетте.

Линетта молчала, глядя на нее.

– Так, девушки. – Карен встала. – Идите пока погуляйте. Сходите хоть в поле. Вернетесь, и мы продолжим наши занятия.

Она взяла Бону и Магду за руки и подвела их к задней двери. Вернувшись, обнаружила, что Линетта уже вошла и сидит за столом. Но Карен не села напротив, как в прошлый раз, а отошла к очагу и стала переставлять кувшины и миски. Она ни за что не хотела первой начинать разговор.

Когда пауза протянулась достаточно долго, Карен наконец обернулась к Линетте. Та смотрела на нее так же яростно и неотрывно, как тогда, у костра. Но во взгляде ее уже не было той повелительной силы. Скорее было в нем нечто молящее. Да. Яростно и умоляюще.

– Ты… ты… – сдавленно начала Линетта, потом замолчала, видимо, не могла подыскать нужное слово, и вдруг закричала: – Подлая тварь! Ты обманула меня!

Выкрик не удивил Карен, она ждала истерики с той минуты, когда Линетта вошла, и, казалось, испытывала удовлетворение от того, что не ошиблась.

– Погоди. Разве я не исполнила все, о чем ты меня просила?

Спокойствие ее подействовало на Линетту.

– Да… – прошептала она.

– Я пошла с тобой на Громовую пустошь. Я зажгла костер. Я устроила ворожбу. Разве я плохо исполнила это?

– Да, но…

– Ты сама назвала свое желание. А хотела ты в конечном счете одного – чтобы приехал Торгерн. Он приехал.

– Да, но все напрасно… – Она говорила все тише и тише, голос ее почти сошел на нет, последние слова можно было лишь прочитать по движению губ. – Он разлюбил меня… – И снова внезапно разрыдалась. Слезы брызнули как-то сразу, неожиданно для нее самой, она закрыла лицо руками, и слезы текли сквозь пальцы.