Фараон Эхнатон - Георгий Гулиа

Одна из сильнейших сцен в романе — бунт живущего в трущобах блистательного Ахетатона простолюдина Пепи, который отказывается воевать с хеттами и вообще не желает служить в войсках.

Он восстает не только против непререкаемой воли фараона, но и против смиренной пассивности бедняков.

Роман Георгия Гулиа интеллектуально насыщен, в нем нашла отражение не только материальная жизнь эпохи, но и жизнь духовная, на его страницах мы встречаем много интересных рассуждений, споров — о внутренней и внешней политике, войне и мире, о человеческой жизни, искусстве: зодчестве, ваянии, живописи, музыке… Герои размышляют, для чего рождается человек. Чтобы воевать, драться или жить мирно? Чтобы разить врагов, проливать свою кровь или, как замечает фараои, чтобы жить, наслаждаться, молиться его величеству Атону, слагать гимны, работать на полях, кормить семью и детей? Идут разговоры о силе военной и силе духовной, справедливости, свободе и свободомыслии, о любви, грамоте и грамотности… Столь же интересны и споры об искусстве. О том, например, можно ли объединять при создании домов, дворцов, храмов таланты, допустим, двух выдающихся зодчих, или нельзя этого делать, поскольку эти зодчие тем и славны, что существуют порознь, каждый сам по себе? О том, должно ли искусство подавлять, поражать человека своими масштабами, должны ли его творцы создавать колоссальные скульптуры, пирамиды, или время гигантских сфинксов прошло, и следует создавать небольшие произведения, которые могли бы украсить жилые комнаты? Надлежит искусству приносить людям только радость или и грусть, боль? Вот что говорит в связи с этим ваятель Тихотеп: «Нет большего оскорбления для искусства и его служителей, чем требовать одной только радости! Более того: искусство создано не для того, чтобы веселить. Кто хочет бездумного веселья — тот его всегда найдет и без искусства. Мы часто несем миру невеселые мысли. Мы будоражим душу, подчас заставляем ее трепетать в страхе. Мы клеймим негодяев! Что же до веселья — его много в лавке уважаемого Усерхета…»

«Фараон Эхнатон» обращен в далекое историческое прошлое, которое трудноразличимо сквозь дым тысячелетий. Но это не просто история, ожившая перед нами в ярких художественных картинах и образах. Многое, о чем поведал писатель, не утратило своею значения, волнует нас и по сей день.

Лион Фейхтвангер говорил: «Я никогда не собирался изображать историю ради нее самой». Георгий Гулиа, так же, как и другие советские исторические романисты, придерживается этого принципа. В его книге деяния и поступки героев, пришельцев из далекой эпохи, их характеры запечатлены на достоверном и тщательно выверенном социально-историческом фоне. Роман просторен, полифоничен. Это не только жизнеописание знаменитого фараона, но и фреска народной жизни. Прав известный советский литературовед и критик Ю. Барабаш, назвавший историческое произведение Г. Гулиа романом политическим. «… Перед нами, — писал он, — серьезное социальное полотно, реалистически воссоздающее картины острейшей политической борьбы, в которой, кроме фараона, жречества и рабовладельческой верхушки, так или иначе принимают участие и широкие слои населения тогдашнего Египта» Это, кстати, в не меньшей степени относится и к двум последующим частям трилогии — романам «Человек из Афин» и «Сулла».

Стиль, композиция, структура «Фараона Эхнатона» — глубоко современны. Сюжет приковывает внимание читателя с самого начала, первые главы-сцены посвящены отдельным персонажам — Нефтеруфу, Ка-Нефер, Эхнатону, Нефертити, Хоремхебу и другим. Здесь, на этих страницах, происходит наше первое знакомство с основными героями и здесь же завязывается острый сюжетный узел — заговор против фараона-еретика. Действие естественно и свободна, будто подчиняясь не воле автора, а логике повествования, логике самой изображаемой жизни, переносится из дома красавицы Ка-Нефер во дворец фараона, из дворца в лавку Усерхета, то в трущобы столбцы Кеми, то в скульптурную мастерскую скульптора Джехутимеса, то в пекарню, то в парк южного дворца, то в дом старого царедворца Эйе, то в жалкую хижину парасхита Сеннефера… Эпизоды, в которых кипят политические страсти, споры, обсуждаются дела государственной важности, перемежаются любовными сценами. Речь действующих лиц, пожалуй, порой несколько осовременена, но индивидуальна, полна экспрессии. И, разумеется, нельзя не отметить прекрасное знание автором материальной культуры эпохи, быта, свидетельство чего — множества запоминающихся деталей тогдашней жизни.

Авторскому стилю присущи краткие усеченные фразы, который вносят в повествование стремительность, порывистость, напряженность, вполне соответствующие динамике сюжета.

Органично примыкают к роману «Фараон Эхнатон» помещенные в книге исторические рассказы. Они могли возникнуть на основе романа, вернее, на основе материалов, использованных для написания большого полотна. Так, по-видимому, родились рассказы «Тайна пирамиды Сехемхета», «Заветное слово Рамессу Великого». Но бывает инаоборот: исторический рассказ, отображенный эпизод прошлого может послужить «зерном» будущего романа. Так было с новеллой Георгия Гулиа «Перикл на смертном одре». В дальнейшем из этого маленького произведения вырос роман «Человек из Афин».

Вошедшие в книгу рассказы Г. Гулиа посвящены разным эпохам, разным историческим формациям: первобытное общество, рабовладельческое — Древний Египет, Древняя Греция, Абхазия начала нашей эры, феодальная Франция… Герой рассказа «Тайна пирамиды Сехемхета» — фараон, носивший это имя, замечателен тем, что, вняв советам мудрейшего Ненеби, отказался от погребения в дорогостоящей пирамиде и повелел главному жрецу храма Ра предать после смерти свое тело, не подвергнутое бальзамированию, волнам Хапи. Сехемхет, отваживавшийся на столь поразительный для своего времени шаг, фараон-ниспровергатель Эхнатон — такие необычные исторические личности интересны писателю в первую очередь. Другой рассказ — «Заветное слово Рамессу Великого» носит разоблачительный характер. Фараон, открывающий перед смертью своему сыну Мернептаху истину, которая заключается в том, что он, фараон, проиграл битву при Кодшу, в то время как всегда считалось, что одержал в ней блистательную победу, за что его превозносили и прославляли, как бы подтверждает тем самым, что деспотическая власть неотделима от лжи.

Симпатией к свободолюбивым и гордым древним абасгам, жившим в начале нашей эры на территории нынешней Абхазии, пронизан рассказ «Смерть святого Симона Кананита».

В этом рассказе ощутимы и ирония, лукавая усмешка, вообще свойственные творчеству Георгия Гулиа в целом.

Писатель снискал популярность не только историческими произведениями, но, прежде всего, своими романами, повестями, рассказами, новеллами, посвященными современности, нашей, советской действительности.

Начало известности Георгия Гулиа положила публикация в 1948 году его повести «Весна в Сакене» в журнале «Новый мир», который редактировал тогда Константин Симонов. Я хорошо помню, какое впечатление произвела на меня и, наверно, на многих эта вещь, написанная жившим в Абхазии литератором. Повесть, полная проникновенного лиризма, свежести, открыла перед читателем мир абхазской деревни и ее людей, заботы и устремления сельчан. Прочитав ее, невозможно было не полюбить горы и тех, кто трудится на их предоблачных склонах, В ту пору Георгий Гулиа был уже вполне зрелым человеком. Окончив Закавказский институт инженеров путей сообщения, он работал по своей специальности, участвовал в строительстве Черноморской железной дороги. Еще в начале 30-х годов написал и опубликовал повести «На скате», «Месть», «Рассказы у костра». Литературные способности сочетались у него с дарованием художника. Он занимался живописью, графикой, и небезуспешно, о чем свидетельствует присвоенное ему в 1943 году звание заслуженного деятеля искусств Грузии. Но вот настал день, когда Г. Гулиа решил заняться исключительно литературной работой. Сам он об этом рассказывает так:

«И я пустился по селам, по городам и долам. Писал малюсенькие заметки и подвальные статьи, рецензии и репортерские зарисовки. Делал все, что положено журналисту. Весной 1947 года как-то под звуки радиолы я единым духом продиктовал стенографистке повесть. Через неделю начал переписывать ее от руки и отдал машинистке. Свежие листы читали отец и сестра, а по вечерам — Елена Андреевна (мать Георгия Гулиа. — О. Д.). Наконец печатание было закончено, и отец пробежал последнюю страницу.

За обедом я увидел бутылку вина и коньяк.

— За твою повесть! — сказал отец.

Я понял, что не будет ее ругать. Сестра была в восторге, мать присоединилась к ней…

Отец продолжал:

— Ты назвал ее «Люди в Сакене». А между тем это о весне. О людях и весне. За «Весну в Сакене»!»