Несокрушимые - Игорь Лощилов

   — Кто таков? — строго спросил Шуйский.

Нечай крикнул так, чтоб было далеко слышно:

   — Я из Смоленска, город обложен королём, гибнет гладом, владыка и мир письмо Скопину прислал. Как теперь быть?

Дмитрий решил воспользоваться удобным случаем, чтобы показать себя радетелем за судьбу страдающего города. Напыжился и сказал:

   — Давай письмо, в царские руки отдам. Снарядим к вам войско не мешкая. Сам поведу!

В ответ прозвучал язвительный гогот, воеводские способности царских братьев были хорошо известны, но тут подошла посланная царём подмога, и стало не до смеха. Толпа быстро рассеялась.

Скопина хоронили по высшему разряду, гроб несли боевые товарищи, за ними шли вдовы героев, они поддерживали мать и онемевшую от горя жену полководца. Тут же находился сам царь, который прилежно вопил и заливался слезами. Среди всеобщего уныния и горя на него мало обращали внимания. Гроб поставили в Архангельском соборе, где покоились великие московские князья и цари, не совсем рядом, но под одной крышей. А во время тризны Василий заверил всех, что продолжит начатое Скопиным дело освобождения Русской земли. Эти слова следовало подкрепить делами, и в Москве стало собираться войско для отправки к Смоленску.

Как и ожидалось, военную власть вручили Дмитрию Шуйскому. Всеобщее уныние от такого назначения несколько скрашивалось тем, что рядом с незадачливым воеводой будет находиться боевой друг Скопина Делагарди. Для этого, однако, шведам следовало заплатить очередные 15 тысяч рублей. Не имея наличных денег, Василий был вынужден в который раз обратиться к монастырской казне. Разосланные повсюду царские посланцы получили приказ брать всё подряд. Не обошли царским вниманием и многострадальную Троицкую обитель. Палицын впоследствии писал, что по просьбе Иоасафа известил царя о бедственном состоянии лавры, но царь, повздыхав, отписал своему посланцу, «чтобы грабил пуще, и тот отнял всё богатство, оставив только худую серебряную утварь».

Пока шведы ожидали в Москве обещанных денег, Дмитрий Шуйский выступил с русской частью войска к Можайску. Оттуда ещё дальше на запад, под Вязьму, был выслан 6-тысячный отряд под командой князя Елецкого и воеводы Волуева. Он остановился в Царёвом-Займище, небольшом городке, и стал его укреплять. Одновременно из Ржева под Белую направился 6,5-тысячный сводный русско-шведский отряд под началом Хованского и Горна. Движение русских ратей не на шутку встревожило Сигизмунда. Он обратился было к своему любимцу Яну Потоцкому с просьбой преградить дальнейшее продвижение неприятеля. Тому удалось отговориться:

— Ваше Величество знает, что я давно готовлю штурм Смоленска, ещё немного времени, и он падёт, не лишайте меня возможности преподнести вам ключи от сей упорной крепости.

Король согласился, ну чего не сделаешь ради любимца, особенно если выставлена такая уважительная причина? Тогда вспомнили о томящемся в безделье гетмане Жолкевском, вручили ему 3-тысячный отряд и отправили искать счастья в поле.

Потоцкий, однако, весьма приукрашивал свои подготовительные действия, Смоленск сдаваться не собирался. Об этом можно судить по записям ротмистра Дарского.

ИЗ ДНЕВНИКА РОТМИСТРА ДАРСКОГО

Из крепости ведётся частая и сильная пальба, 10 числа она прекратилась, так как треснула башня. Нашим пришлось вывезти пушки из шанцев из-за опасности потопления во время таяния снегов. Со стен крепости спустилось на верёвках несколько русских, чтобы отбросить снег от слухов. Пуцкий староста устроил на них засаду. 100 охотников из наших, соединившись с 1000 запорожцами, напали на город Мосальск, людей частью изрубили, частью сожгли. Дано знать, что запорожские казаки, над которыми началовал Искорка, сожгли Стародуб, людей изрубили, а крепость взорвали. Искорка был милостиво принят королём.

Ночью по верёвке из крепости спустился стрелец, говорит, что там сильный голод и уныние. Умирает много народа, в день хоронят по 100—150 человек. Раньше на каждой башне караулило по 300 человек, теперь по 30. Велижский воевода дал знать, что Белая, почти полгода сидевшая в осаде, вступила в переговоры и сдалась. Запорожские казаки овладели Новогородком. Бояре и другие русские, находящиеся у короля, отправили в Смоленск барабанщика с письмами, в которых извещали о падении Белой, Новогородка, Стародуба, Почепа, других окрестных крепостей и предложили сдачу. Русские вышли из ворот, попотчевали барабанщика мёдом, но сказали, чтобы тот более не приходил.

Предался один русский, он говорит, что в крепости осталось едва ли не 100 стрельцов, их удерживает только архиепископ. Сообщил также, что, когда вскрывалась река, двое русских пробрались по льдинам в крепость и привезли письма от Шуйского. Наши начали строить мост через Днепр. Передался другой русский, жаловался на голод, говорит, что после Пасхи в крепости умерло 14 тысяч человек. Наши захватили Рославль. Из Риги доставлены хорошие и крепкие пушки: Баба, Василиска и Шесть братьев.

К крепости послан боярин, вёзший письма Шуйского и пойманный под Можайском. Он сказал, что Скопин умер и помощи от царя не будет. Ему не верили. Из крепости вышло 200 русских за травой, наши кинулись на них, и они отступили. Брацлавский воевода приказал поставить 9 туров против разбитой башни, поставить для виду, чтобы обмануть русских. В ночь на 23-е наши стали ставить туры между Копытецкими воротами и разбитой башней, из крепости открыли сильный огонь со значительным для нас уроном. С великой отвагой поставили 50 туров. Захвачен в плен боярин, посланный с письмом к Шуйскому. Он сообщил: в крепости бояр — 700, стрельцов — 500, людей из купечества — 2000, черни — 1000. Все силы обращены против шанцев, нападения с других сторон не опасаются. Все ворота заделаны наглухо, оставлены только царские, через которые выходят к Днепру за водой.

Пока Ян Потоцкий продолжал свою усиленную подготовку к штурму смоленской крепости, гетман совершал со своим отрядом искусные манёвры. Сначала направился к Вязьме, затем к Белой на выручку Гонсевского. Там его малочисленный отряд усилился двумя полками вольных казаков. Хованский и Горн, испугавшись встречи с прославленным полководцем, отвернули от Белой, чтобы соединиться с главными силами Дмитрия Шуйского. Тогда Жолкевский направился к Царёву-Займищу. Здесь произошла короткая стычка с его защитниками, после которой стороны на некоторое время затаились в ожидании. Волуев послал к Шуйскому за помощью, у него не было ратных припасов. Шуйский, к которому наконец-то подошли из Москвы шведы, выступил из Можайска, но пошёл не прямо, а кружным путём, чтобы соединиться с отрядом Хованского. И вот 40-тысячное войско союзников 23 июня остановилось у деревни Клушино, в 40 вёрстах от Царёва-Займища.

Разведка у Жолкевского работала хорошо, о том, что делается во вражеском стане, он прекрасно знал. Силы были слишком неравные, утешало только, что иноземцы, особенно англичане и французы, получив причитающееся жалование, воевать не желали, о чём уведомили гетмана. Тот отправил им призывное письмо через пленного француза. Бедняге не повезло: его перехватил Горн и в назидание прочим тут же повесил. К сожалению, честных воинов у союзников оказалось не так уж много.

Гетман собрал совет — что делать? Остаться ли на месте и ждать, когда противник подойдёт из Клушина, или, оставив часть войска для блокады Займища, встретить его на пути? Мнения разделились, гетман молчал, ибо своё решение принял давно. Вечером он скрытно поднял своё войско и повёл через лес к Клушину, оставив на месте лишь небольшой заслон. Шли всю ночь по скверной дороге, вытаскивали из грязи постоянно вязнувшие пушки и ругались на старого гетмана, которому не спится по ночам. А Шуйский в это время закатил пир, на котором изрядно потчевал шведского воеводу. Делагарди не устоял перед потоком хвалебных речей и обильных пенистых чаш. Хвалился тоже. Когда-то он уже воевал против Жолкевского, был им пленён, и гетман в уважении к храбрости юного шведа одарил его рысьей шубой. Теперь же Деларгади, получив щедрое царское вознаграждение, объявил, что не пожалеет для Жолкевского соболей. В том, что пленит его, он не сомневался.

Разудалое гульбище закончилось далеко за полночь, и на рассвете, когда прибыл Жолкевский, утомлённое воинство забылось крепким сном. Огромный лагерь беспечно почивал на широком поле, где стояли две деревеньки, ограждённые от леса плетнями. В ожидании подхода пушек и отставших гетман приказал зажечь деревни. Союзники в панике выстроились в боевой порядок, справа шведы, слева москвичи, немецкая пехота — в проходах между плетнями. Жолкевский атаковал с неистовостью, союзники отражали атаки, сказывалось их численное превосходство. Дело изменили подошедшие фальконеты, их огонь расстроил ряды немцев. Те не выдержали и побежали, в оставленные проходы между плетнями устремилась конница, её Жолкевский направил против англичан и французов, побежавших вслед за немцами, скоро к ним присоединились соседние шведы во главе с Делагарди и Горном. Когда был смят правый фланг, дрогнули и москвичи. На то, чтобы их остановить, у Шуйского мужества не хватило, единственно до чего додумался, так это разложить на виду драгоценные сосуды, одежды и меха, после чего убежал в лес. Преследователи бросились на добычу и не стали догонять беглеца. А Шуйский, который так завидовал славе Скопина и тоже мнил себя полководцем, потопил коня в болоте, потерял обувь и кое-как одетый прибыл на тощей крестьянской кляче под Можайск, где упросил жителей просить пощады у гетмана. К тому послали, но в ближайшей округе не нашли, так как Шуйский от страха убежал слишком далеко.