Завтрашние мечты - Хизер Кэлмен

Сет нежно сжал ее пальцы.

— Не надо. Тебе не нужно объяснять, я все понимаю. Я тоже лгал, чтобы оградить любимого человека от невзгод, и это тоже привело к трагическим последствиям, — нежно улыбнулся он, глядя в ее заплаканное лицо. — Похоже, мы нашли еще одну черту, которую я унаследовал от тебя: мы оба думаем сердцем, а не головой.

Увидев ее слабую ответную улыбку, он добавил:

— Если ты не хочешь продолжать сейчас свой рассказ, то я пойму.

Она вытерла щеки тыльной стороной ладони.

— Нет. Я хочу все рассказать тебе.

Стремясь помочь ей, Сет сказал:

— Я узнал из сообщений детективов, что Питер вскоре был помещен в психиатрическую лечебницу, а ты, по словам старого слуги, тоже исчезла. Как мне помнится, твой отец говорил всем, что ты уехала в Париж покупать приданое.

Она кивнула.

— Он не мог допустить, чтобы моя беременность встала между ним и дорогим его сердцу куском земли, поэтому меня заточили на верхнем этаже старого заброшенного дома в полумиле от поместья, скрыв таким образом мое позорное положение. История с приданым должна была объяснить мое отсутствие и отсрочку свадьбы до твоего рождения.

— Меня удивляет, почему твой отец не поторопился со свадьбой, чтобы можно было выдать меня за ребенка де Виндта.

— Он беспокоился, что ты можешь унаследовать безумие Питера, и боялся, что тогда люди будут думать, что это у Ван Кортландов дурная кровь, а не у Декоров.

— Так он рассчитывал дождаться моего рождения и потом избавиться от меня, как от котенка, — отрешенно констатировал Сет, похолодев от мысли, что человек, а тем более его собственный дед мог оказаться таким жестоким.

— Я не знала о его планах, правда не знала! — поклялась она, высвободив свою руку, чтобы надеть ему ночную рубашку. — Он мне сказал, что отдаст тебя на воспитание в хорошую семью. Я согласилась только потому, что была уверена, что Мартин не поверит в историю о моем парижском путешествии и найдет способ освободить меня до твоего рождения.

Сет приподнялся, помогая ей надеть на него рубашку.

— Но он так и не пришел, да? — осторожно спросил он, просовывая руки в рукава.

— Да. Он решил, что я предпочла обеспеченную жизнь с Корнелиусом. И вскоре после этого покинул страну. — Она снова откинула одеяло, чтобы дотянуть край рубашки до колен. — Семь месяцев я оставалась в заточении. Кроме сторожа и акушерки, возле меня никого не было. Иногда появлялся мой отец. Так что я все время проводила одна. Я целыми днями разговаривала с тобой и строила планы на будущее. К тому времени, когда ты родился, я очень сильно любила тебя. И едва не умерла от горя, когда через несколько часов мне сказали, что ты умер.

Луиза покачала головой, выражение ее лица сделалось задумчивым, когда она до плеч укутала Сета одеялом.

— Только через семнадцать лет отец перед смертью признался мне, что приказал убить тебя, а его слуга вместо этого оставил тебя в приюте Сент-Джона. Я пыталась отыскать тебя, но безуспешно. — Казалось, она что-то хотела добавить, но вместо этого поцеловала его в лоб. — Вот и вся история, мой мальчик.

— Не совсем, — возразил он, улыбнувшись от ее материнского поцелуя. — Я знаю, что ты овдовела в 1851 году, незадолго до смерти твоего отца, а через год вышла замуж за Мартина. Но я не знаю, как вы соединились и почему ты приехала в Денвер.

— Отец Мартина умер примерно в то же время, что и мой, и он вернулся в страну, чтобы продать то, что осталось от его родителей. Судьбе было угодно, чтобы мы встретились с ним на той же самой дороге, где он спас меня восемнадцать лет назад. Когда я рассказала ему о тебе и о вероломстве моего отца, мы помирились. Через месяц поженились. Ты уже знаешь, что у нас с Корнелиусом не было детей, так что вся его собственность досталась его сыновьям от первого брака. То, что осталось от состояния Ван Кортландов, пошло на лечение Питера. Нас ничто не связывало с теми местами, и поэтому мы решили отправиться на Запад и все начать сначала. Если не считать беспокойства о твоей судьбе, мы с Мартином счастливо жили вплоть до его смерти два года назад. И это действительно конец истории. Если ты не хочешь немного поесть, то я жду, что ты выполнишь свою часть уговора и поспишь.

Сет отказался от еды.

— Я посплю.

Похлопав его по щеке, Луиза поднялась.

— Я буду рядом, если тебе что-нибудь понадобится.

Когда она начала собирать мокрые полотенца и взяла тазик с водой, то стала напевать ту самую песню, которую он услышал, когда пришел в себя.

— Какая приятная мелодия, — пробормотал он. — Что это?

— Это датская колыбельная, которую мне напевала моя мать, когда я была маленькой. Я обычно пела ее тебе, когда носила тебя. — Она хмыкнула. — Ты был активным ребенком и сильно брыкался, а эта песня успокаивала тебя.

Упоминание о колыбельных и о детях напомнило ему о Пенелопе и ее «Песне снов», которую она пела Томми. Глухим от волнения голосом Сет спросил:

— Пенелопа… как она?

Луиза со вздохом поставила тазик на стул.

— Большую часть времени она спит, хотя сейчас начала разговаривать. Она рассказала мне о твоем сыне… мне очень жаль. Я знаю, как это тяжело, когда не имеешь возможности любить своего собственного ребенка.

— Я был слишком болен, чтобы ощутить это горе, — признался Сет, чувство вины наполнило его. Пока он лежал здесь в сладком забытьи, Пенелопа, без сомнения, сильно страдала. Ему так захотелось поддержать ее, успокоить, сказать, что впереди у них целая жизнь, и он спросил: — Я могу ее увидеть? Я имею в виду после того, как посплю?

Луиза отвернулась от него, но в ее поникших плечах было что-то такое, от чего холодок пробежал у него по спине.

— Что такое, мама? — требовательно спросил он.

Она повернулась и посмотрела на него, на ее лице отразились боль и сочувствие.

— Она отказывается видеть тебя. Она…

— Обвиняет меня в смерти нашего сына, — закончил он.

— Нет… нет! — воскликнула она, покачивая головой и подходя к его кровати. — Все совсем не так. Она обвиняет себя в смерти сына и в том, что случилось с тобой. Она думает, что она проклята Богом, и боится даже подходить к тебе, считая, что причинит тебе еще больше вреда.

— Но это смешно, — проворчал он, пытаясь сесть. Он намеревался как-нибудь добраться до Пенелопы и немного вразумить ее. — В том, что произошло, нет ее вины.

Луиза без труда уложила его на подушки.

— Я уже говорила ей это, но она не слушает. Она и тебя не послушает. Она слишком переполнена горем, чтобы рассуждать трезво.

— Но я должен что-то сделать и помочь ей! — запротестовал он, удрученный своим жалким состоянием. Он не мог примириться с мыслью, что Пенелопа страдает, а он не в состоянии облегчить ее муки.