Еще один круг на карусели - Тициано Терцани

Яркие, очень широкие юбки (на каждую уходит более пятидесяти метров ткани) придают величие движениям актеров. На руках и ногах позвякивают браслеты, украшенные самоцветами, на шеях золоченые цепочки, пальцы, удлиненные специальными насадками, добавляют выразительности движениям рук.

Все истории, которые показывали на сцене, были взяты из «Махабхараты», «Рамаяны», «Гиты» и Пурани. Историю, которую показывали в тот вечер, я тоже знал: Шива женится на Сати, но ее отец этому не рад. Зять кажется ему несолидным: длинноволосый, тело посыпает пеплом, разгуливает в каком-то диком виде — со змеей вокруг шеи и полумесяцем во лбу. Тесть стыдится такого родственника, и, когда приходит время устроить большой праздник, жертвоприношение богам, он просто не зовет на него Шиву. Сати этим обижена, но отец все не унимается и, наконец, позволяет себе дурно отозваться о Шиве при гостях. Сати, не в силах снести оскорбления, покончила с собой, бросившись в жертвенный огонь.

Шива узнает об этом и приходит в ярость. Явившись на праздник, он отсекает голову тестю, берет на плечи останки Сати и мечется по свету, круша все на пути. Обеспокоенные боги идут к Вишну, чья роль — поддерживать порядок во Вселенной, и умоляют его вмешаться. Вишну убеждает Шиву успокоиться. Он говорит ему, как поступить с телом возлюбленной. Летающим смертоносным диском, оружием Вишну, Шива рассекает тело Сати на пятьдесят одну часть. Там, где они падали на землю, воздвигаются величественные храмы.

Таким образом, сейчас в Индии насчитывается пятьдесят одно святилище, и каждое посвящено какой-нибудь части тела прекрасной Сати. Есть храм, посвященный ее языку, есть храм, посвященный ногам. Храм, посвященный «йони», «женскому детородному органу», как пишут в путеводителях для иностранцев, находится в Гувахати, столице Ассама. Невероятно: храм в честь вагины воздвигнут на берегу единственной большой реки с мужским именем Брахмапутра! Я как-то был там. День был праздничный, и сотни верующих вели жертвенных коз, было много детей и бесплодных женщин, чтобы получить благословение. Сцена была в духе Данте: из храма, прекрасного каменного здания X века, лестница спускалась в полумрак ко влажному мрачному отверстию — влагалищу Сати. «Венерин холм» был накрыт красной тканью и люди лили туда воду, бросали деньги и цветы. Запах был удушающий, религиозный экстаз переходил в истерику, голоса молящихся снаружи сливались в мощном хоре — истовые, страстные.

История Шивы и его невесты, которая после трагического конца возродилась как Парвати, дочь Гималаев, и стала женой своему возлюбленному, — одна из самых известных в Индии и важна для индийского коллективного сознания. Эта история породила десятки продолжений. Одна касается обезглавленного тестя: Вишну, пытаясь восстановить порядок в мире, велит, чтобы отцу Сати вернули голову на плечи. Приказ исполняют, но, по недосмотру, бедняге вместо его собственной головы приставляют козлиную.

Эпизод, когда тесть понимает, что произошла ошибка, как раз и разыгрывали актеры. Маленький человечек с рогатой головой, дрожа, стоял на коленях перед зеленолицым богом и молил о помощи. Музыка и жесты передавали чувства героев, и восторженная публика не отрывала глаз. У подножия сцены рядами сидели дети, разинув рты, и следили за происходящим. За ними расположились почетные гости, потом многочисленные женщины, а дальше, до самой каменной ограды, теснилась толпа зрителей, наблюдавших за представлением стоя. Из окон торчали десятки голов. Никто не спал; врачи и пациенты, музыканты и актеры, слуги и господа, повара, медсестры, сторожа, мамы с детьми — всех их объединила волшебная история из жизни людей и богов.

Я тоже был очарован красотой представления и этим сказочным миром, с которым мы на Западе теперь общаемся куда реже. Сразу после войны недалеко от моего дома во Флоренции, где сейчас парковка, по воскресеньям выступали акробаты и атлеты. Время от времени там разбивал свой шатер фокусник или затевали представление бродячие комедианты. Те зрелища и чувства, которые они будили, оставили неизгладимый след в моей памяти.

Как я изменился с тех пор! Каким скептиком и рационалистом стал! Когда-то я радовался, что получил прививку от любой веры и любого суеверия. Но теперь оказалось, что я остался ни с чем. Я неспособен был чувствовать то, что чувствовали эти люди. Им эти звуки и образы говорили об очень многом, а мне ни о чем. То, что они видели внутренним зрением и слышали внутренним слухом, было более реальным, чем воспринимаемое глазами и ушами. Я же обладал только органами чувств…

Это часто ощущаешь в Индии. Со мной уже такое произошло несколькими годами раньше. Дело было в Аллахабаде, где самое гигантское скопление народа, какое я только видел в жизни, столпилось для омовения у священного слияния трех рек. Причем две реки были реальные, Ганг и Джамуна, а третья — воображаемая подземная река мудрости Сарасвати. На залитом солнцем песке теснились сотни тысяч людей. Мы все находились в одном месте и в одно время, но разница между нами была огромная. Я, изнемогая от зноя, брел по земле, покрытой экскрементами, остальные же, одержимые, ничего не замечая, парили где-то у райских врат.

Возможно, дело в том, что во всем заключен внутренний смысл, отличный от видимого, и в скрытом образе содержится более глубокая реальность, чем воспринимаемая чувствами. Не в этом ли смысл символов, мифов и легенд, которые позволяют преодолеть грань, заглянуть за предел видимого, ценность сказок и волшебных историй, которые мы храним с детства и к которым потом обращаемся в тяжкие минуты жизни в поисках путеводной звезды или утешения.

Таких вечных мифов, способных открыть дорогу душе, этих символов чего-то иного на Западе остается все меньше. Мы напичканы современными мифами, пришедшими к нам из мира зрелищ, моды или спорта, но мифы эти кончаются там же, где начинаются. В них нет тайны.

И все же стоит лишь посмотреть на мир другими глазами, и реальность повседневной жизни, материальная реальность, уходит в сторону, чтобы уступить место другой реальности, которую нельзя познать через ощущения, но которая не теряет от этого подлинности. Это духовная реальность — единственная, в которой случаются чудеса, в которой люди не чувствуют боли, когда гвозди вонзаются им в руки, а клинки протыкают языки.

Такой мне показалась больница в ту ночь. Казалось, будто благодаря музыке, танцам, свету, запахам, чувству единения друг с другом, а может, и вследствие усталости этим людям удалось откинуть с собственных глаз пелену, которая мешала им видеть «остальное», переступить порог иного измерения и войти в мир другой реальности. Мне оставалось сделать последний шаг, но я не был готов отрешиться от мира — я был в нем счастлив.

Мое внимание привлекла странная музыка, доносившаяся из храма. Двое мужчин, аккомпанируя себе, один — на барабане, другой — на большом бронзовом гонге, затянули щемящую мелодию; оба раскачивались всем телом, потряхивая головой, приподнимаясь на пальцах в медленном ритме своего заунывного пения. Они были в трансе, глаза их были закрыты; их лица озарялись светом при каждом повторе припева. Я сел на землю, растворившись в этой мелодии, и подумал, что, пожалуй, нетрудно позволить своему телу подчиниться этому ритму, последовать за этими чудесными музыкантами, которые все играли и пели, не прерываясь ни на секунду, чтобы плыть вместе с музыкой, не обрывать нить, за которую, казалось, я ухватился.

Женщины, входившие в храм, подносили пальцы ко лбу и груди, будто крестясь (и впрямь, Кришна, Христос… те же имена, те же жесты). Молодые парни склонялись, касаясь лбом земли перед святилищем, рядом «пуджари», распевая свои мантры, продолжали бросать пригоршни розовых лепестков к ногам беломраморной статуи Вишвамбхары.

Я решил было вернуться в комнату, но не смог оторваться от этого зрелища; каждая мелочь приковывала мое внимание. Вот карлик приволок два красивых бронзовых светильника, каждый больше его самого, и установил перед статуей бога. А вот слон по команде погонщика опустился на колени, затем подставил ногу и хвост, и шесть человек один за другим взобрались к нему на спину. В сопровождении сотни флейт и десятков барабанов слон со своими седоками двинулся по направлению к храму, чтобы вернуть туда божество, всю ночь пробывшее в больничном дворе.

Я остался не в силах двинуться с места, пока не выглянули первые лучи солнца и не стихло все вокруг, кроме заунывного пения, которое надрывно продолжало звучать вдали, кружа над толпой, расходящейся по домам, над слоном, с которого снимали украшения.

Я чувствовал, что не могу найти себе места. Вечное качание маятника между двумя мирами: один мир древний, который не хотелось бы потерять; другой — современный, пренебрегать которым казалось глупым. Один — колдовской, с его древними настоями, другой — рациональный, с его современной химиотерапией.