Космическая шкатулка Ирис - Лариса Кольцова

отдых после стольких потрясений. И никто тебя не осуждает за то, каким способом ты сумел выжить. Ясно, что любой из твоих способов не нарушал норм привитой тебе нравственности. Я в этом абсолютно уверен. Костя никогда не жил один на один с самим собой, поэтому он судит так строго. А наша беседа под чаёк это только разминка перед твоей встречей с Куком. Уж он-то вытряхнет из тебя всё.

– Если бы я с Белой Уточкой жил как ты, – мечтательно произнёс Фиолет, – мне не надо было бы уже ничего. – Он обвёл глазами ухоженный и просторный сад Радослава, больше похожий на маленький парк. Они пили чай, сидя за кружевным лёгким столиком под уличным тентом бирюзового цвета. – А у нас с Белой Уточкой сад был маленький, а столик старый – престарый. У нас и отопление было печное. Правда, я нашёл выход из положения, и печку мы топили совсем не так, как тут принято. Как оказалось, зря я экономил топливо «Пересвета». Он всё равно самоуничтожился, ушёл в земную твердь со всем тем, что в нём и было. Зато чашечки у Белой Уточки такие, что чай становится на порядок вкуснее, если из них пить. Белая Уточка любит красивые вещички.

– Как это трогательно, – отметил Радослав, – женщина всюду остаётся женщиной. А платьица красивые она любит?

– Ещё как! С одной стороны я усложнил ей жизнь, а с другой стороны я её спасу. Её вылечат, как думаешь, Радослав?

– Я не знаю. Вика всё скажет после осмотра. А ты, Костя, немедленно доставишь Белую Уточку вместе с Фиолетом на наш звездолёт, как только он отдохнёт. Тем более, что Вика находится там рядом с Ландыш и ребёнком. А уж мы с Куком потом подгребём. Не спеша и по-старчески.

– Тоже мне, старик нашёлся, – не согласился Костя. – Молодую девчонку первый ухватил быстрее нас всех, сделал ей ребёночка, а теперь претендует, как и Кук, на почётное членство Клуба старпёров. Я едва на неё глаз положил, и она глазки мне строила, как меня увидела. Только я размечтался на досуге, а уж он её и присвоил! – обратился Костя к Фиолету, шутливо жалуясь на Радослава. Тот сидел хмурый, и шуток о своей жене не поддержал.

Фиолета отправили отмыться в дом, а потом уже и выспаться. Он спал почти двое суток. Его никто не будил. Когда он проснулся, шёл затяжной дождь. Костя отсутствовал, и Радослав приказал Фиолету дожидаться Костю, чтобы отправиться за его Белой Уточкой на аэролёте. Сам Радослав отчего-то не пожелал лететь туда на своём личном аэролёте. А он у него был, запрятанный в секретном ангаре. Откуда тут были земные машины, Фиолету никто не объяснил. И само нежелание Радослава торопиться за Ивой, ощутимо задело Фиолета. Она не была ни для кого значимой. Только для него одного.

Фиолет слонялся по большому дому Радослава и обнаружил на одной из стен цветное и большое фото его жены. С изображения на него смотрела дивная девушка. Её синие как лесные колокольчики, по-детски распахнутые в мир с доверием, глаза вошли куда-то вглубь него, как живые, и что-то застонало там. Что-то, чему он навсегда приказал некогда замолчать. Волосы девушки были пушистые и поднятые на макушке, забранные в смешной и короткий хвостик. Шея гибкая и тоненькая. Она была изображена в небольшом развороте всей фигуры несколько вбок. Юные, свежие алые губы казались даже не целованными, так были они девственно упруги, так чисто и доверчиво приоткрыты. Без малейшего осознания с её стороны собственной влекущей красоты. Единственным её, даже не недостатком, а только неким нюансом, несколько мешающим красоте её выглядеть совершенной, была её заметная бледность. Она, дивный бледный и хрупкий колокольчик, смеялась именно ему, так ему показалось. И не могла она так смеяться ради хмурого и немолодого Радослава. Коему пристало бы куда больше имя Хмурослав. Всматриваясь в неё, он начисто забыл об Иве, о которой пёкся только что.

– Она твоя жена? – выдавил из себя Фиолет.

– Она моя жена. Ландыш.

– Ландыш, – повторил Фиолет. – Именно Ландыш. Поэтому она такая бледная. Она здорова? – поинтересовался он.

– Вообще или на данный момент?

– А что произошло с нею на данный момент?

– Она только что, на днях, родила ребёнка.

– Так на этом фото она схвачена в тот самый момент, как ожидает ребёнка? – догадался Фиолет. – Поэтому в её лице есть нечто болезненное. Бледность я имею в виду…

– Кажется, да. Но я не помню. Может, изображение некачественное.

– Не помнишь того, когда было сделано фото? – удивился Фиолет.

– Почему о том надо помнить? Таких изображений у неё уйма. Она – нарцисс, а не ландыш. Она всё время ловит своё собственное отражение, где только возможно. И вечно на себя любуется. – Радославу очень не понравилось, что Фиолет так долго обсуждает изображение его жены. – Надеюсь, что твоя Белая Уточка, как ты её называешь, не страдает таким вот нарциссизмом?

Вспомнив о Белой Уточке, Фиолет взвился, – Радослав! Надо же спешить! И не только потому, что она больна. Это-то может подождать. Она пока нисколько не утратила своей жизнерадостности. Как и своей работоспособности. Но её могут выкрасть люди той лицемерной матрёшки…

– Какой матрёшки?

– Да той, что меня выкрала. Магиня Сирень по названию. От неё же я и убежал. При помощи того старого лысого черепушки. Я же рассказывал. Я подумал, но уже потом, что тот лысый был соперником по службе этой старой Сирени. Конкурентом. Может, и врагом. Вот он и играл против неё. Откуда же узнаешь, что там за расклад на их верхах.

– Чего ты дёргаешься? – прежним и властным тоном спросил Радослав. – Твоя жена, как жила, так и живёт у себя дома. Какая ей угроза? Угроза была для тебя, пока мы тебя не отловили. Не присмертью же она у тебя больна? Если уж ходит выпекать общественные хлебы, значит, потерпит и ещё пару часов.

Но пара часов растянулась ещё на пару дней сидения Фиолета у Радослава. Костя вернулся только на третий день после того, как Фиолет пробудился от своего богатырского сна. Таким образом, с учётом его отсутствия дома целой недели в земном измерении времени до его встречи с Константином и тех дней, что он провёл у Радослава, прошло больше двух недель. Никто из землян не переживал за участь Ивы, никому из них не была она известна. Она местная, что с нею станется? Сам Фиолет найден, защищён от непредсказуемых опасностей чужого мира, хотя и в той же ненадёжной степени, что и все