Ангел возмездия - Борис Мишарин

Михась почувствовал себя маленьким, никчемным и беспомощным существом среди огромнейшего пространства, подвластного только времени, измеряемого миллионами и миллиардами лет. Его жизнь даже не проблеск, а его микронная доля в сравнении с временами вселенной, но и она тянется долго, а заканчивается почти мгновенно.

Он перевел взгляд на землю. Здесь все казалось реальным, объемным и близким. Маленькие муравьи бежали по свои делам, сновали туда и сюда, но он знал, что здесь все по правилам и нет никакого хаоса. У каждого свое место в жизни, а значит и надо занимать именно это место.

От мыслей его отвлек Кэтвар.

— Извини, Кэт, задумался немного. Так что ты говоришь?

— Мы так и не договорили… про мою идейку.

— А-а-а… мы с Татьяной посоветовались, решили кроме тебя и Марины никого в это больше не посвящать. Понимаешь, Кэт, не созрели еще люди для этого, не созрели. Сейчас в обществе есть финансовая дискриминация, пропасть между богатыми и бедными, которая день ото дня растет. А с твоей идейкой появятся и другие пропасти. Кто-то захватит идею в свои руки и начнет лепить суперсолдат, музыкантов, трактористов, поэтов, каменщиков, ученых… И все они станут работягами различных рангов. Все! А на «олимпе» воссядет малая кучка, которая и будет править. И на нее уже не будут распространяться общие законы, они сами и будут законы.

— Я так понял, что ты здорово продвинулся в этом вопросе, практически завершил теоретический курс. — Восхищенно уточнил Кэт.

— Да, это так.

— Ну вот, на мне Стас все и проверит. На Марине еще можно. А потом и у Стаса все заберешь. Прибор лучше уничтожить, а чертежи и формулы спрятать в надежное место. И не говорить об этом никогда более в ближайшие десятилетия.

Забеспокоился Шарик, вскоре и люди услышали приближающийся шум вертолета. Прилетевших журналистов переправили с островка на материк и дали первое интервью. Потом засняли всех сотрудников охраны и оставили капитана наедине с журналистами.

Кэтвар с Мариной и Михаси ушли в домик.

— Я, честно говоря, не понимаю тебя, Кэт. Зачем ты позволил им беседовать с капитаном наедине? А вдруг он наплетет им что-нибудь такое…

— Не переживай, Коля, он же не совсем глуп и понимает, что засветился. Если он не расскажет сейчас все, как есть, то его просто напросто уберут в камере. Организуют что-нибудь в виде инфаркта или повесится он, якобы сам. Такие свидетели или обвиняемые не нужны. А не будет его — и расследовать нечего. Он все понимает и сделает выбор. Или рассказать и получить срок, или промолчать и получить смерть от своих. Но, думаю, он не назовет конкретного лица, отдавшего приказ — за это тоже можно внезапно скончаться в камере. А так — он дает показания, и изменить уже ничего нельзя, и убирать его нет смысла. Он остается жить. Отсидит свое и выйдет. Я поэтому и пригласил журналистов первыми, что бы могли улететь и обнародовать все. Прокуратура с «фэйсами» позже прибудут. И все это разные ведомства — не сговорятся они.

Кэтвар закурил сигарету, подошел к окну.

— Вон, смотрите, как его журналюги обступили, все свои микрофоны готовы прямо в рот запихать. Колется, капитан, вовсю колется. Это же сенсация. Сейчас журналисты обратно побыстрее запросятся, что бы вечером в эфир весь материал пустить. Газеты разными заголовками запестрят, в новостях неделю эти события показывать будут. Сейчас с капитаном закончат — за спецназ примутся. С ними быстрее управятся, скопом всех снимать станут.

— Да-а-а, — Татьяна отошла от окна. — Варит у тебя, Кэт, голова в таких вопросах. Я бы к директору полетела — и в результате толку бы не было. Так, затишье на некоторое время.

— Вот именно, затишье, — поддакнул Михась.

— Все, ребята, нормально, дело сделано, — облегченно вздохнул Кэтвар. — Пойду, намекну журналистам, что скоро ФСБ с прокуратурой прибудут, а они могут и изъять все пленки в интересах дела. Если бы лодку не дали — вплавь до вертолета добрались бы, но улетели. — Кэт рассмеялся.

Лазареву повезли в суд. Прошло два месяца, как ее посадили на нары и дело, на удивление, не затянулось, не продлялось ни разу. Кто-то железной рукой вел его по намеченному пути, не сбиваясь.

Она ехала в автозаке, вспоминала свой первый день в камере, как было не просто все…

Девушка, молодая девушка впервые переступила порог камеры СИЗО. В глазах слезы, на сердце боль и в душе отчаяние — почему ее поместили сюда, почему перевернули все с ног на голову и посадили невинную, почему на свободе остался настоящий преступник, который хотел надругаться, да еще и оговорил ее? Почему никто не верит ей, не видит ее страданий и боли? И кто ответит за все?

Часто, лежа на тюремной койке, она задумывалась над этим и всегда внутренний голос утверждал: «Ответят, за все ответят». Она не знала и не понимала, откуда он приходил, этот голос. Иногда отдаленный, иногда почти явный, он пугал ее своим убежденным напором, неоспоримостью и уверенностью. Рождался внутри и реже подсказывал, как бы извне, тогда она вздрагивала и озиралась.

Наталья улыбнулась, вспоминая свой первый день в камере, первые часы и минуты.

Зашла, слыша, как захлопнулась за ней дверь, лязгнули металлические задвижки. Двуярусные кровати, женщины разных возрастов и запах, этот ничем не передаваемый спертый запах немытого тела, курева и параши. Она не знала, что делать и чувствовала, почти физически ощущала любопытные взгляды сокамерниц. Стояла так долго, как ей показалось, очень долго. Потом голос из дальнего угла позвал ее безапелляционно:

— Иди сюда, рядом со мной будешь.

Она подошла, видя, как собирает со злостью свои монатки молодая женщина, которая спала здесь ранее. Сдвинутые кровати рядом и в самом углу здоровая мужиковатая баба средних лет.

— Как зовут-то тебя, девочка? — спросила она.

— Наташа.

— Наташа… это хорошо! Устраивайся поудобнее, вечерком на гитаре сыграем.

— А я не умею, — оправдывалась Наталья.

— Это ничего, научим. Главное, что бы нравилось.

— Конечно, мне нравится гитара.

— А то… еще бы… — баба захохотала, и ее поддержали все в камере. Потом властно бросила. — Цыц все, — и все враз смолкли.

— А вас как зовут? — в свою очередь спросила Наталья.

— Сашей будешь звать.

Лазарева не знала тогда фени, зоновского языка, и не ботала на нем. Она не знала, что гитара — это женский половой орган, что Саша — кобёл, женщина, выполняющая роль мужика. В этой камере она была же еще и паханшей.

Вечером Саша пододвинулась ближе, гладя ножки и тиская грудь новенькой.

— Что вы делаете? — возмутилась Наталья, соскакивая с койки.

— Не кочевряжься, девочка, тебе понравится. Иди сюда, моя милая.

— Я вам не милая, — огрызалась Наталья, пятясь потихоньку на середину камеры.

Там ее уже поджидали. Двое схватили за руки, что бы силой притащить к Саше и держать, пока она не насытится, не получит удовольствие. Перепадет и им кое-что. Скольких девчонок таким образом портили в камерах и на зонах? Кто подсчитывал, вел такой счет?

Наталья чуть согнулась и сильно ударила локтем по печени одной из шестерок. Освободившейся рукой врезала под дых другой.

— Ах, ты паскуда, — заматерилась Саша, вскакивая с кровати. Всей своей массой ринулась к Наталье, что бы раздавить, растоптать и унизить. Раз и навсегда поставить на место.

Наталья перенесла вес тела на одну ногу, ударила резко с поворотом пяткой в челюсть. Саша рухнула, как подкошенная, а Наталья подтащила ее за волосы к параше, ткнула мордой в унитаз и с остервенением спросила всех:

— Ну-у… кто еще хочет попробовать моего тела?

Пошла в угол, не дожидаясь ответа, скинула на пол все Сашино с кровати и разместилась там. Раз и навсегда. Приказала, начинающим приходить в себя шестеркам, отодвинуть вторую кровать подальше и замолчала.

Голос, внутренний голос твердил: «Правильно, все правильно сделала». Наталья никогда не дралась ранее, но не она — голос руководил ее действиями.

Коблиху увезли на больничку со сломанной челюстью. Еще раз и последний пришлось Наталье руководствоваться голосом. Саша, решив отыграться, подослала ночью убийцу. Сквозь сон Наталья ударила пальцами в горло, нож выпал из рук шестерки и она рухнула почти замертво. Врачей не вызывали, с трудом, но откачали шестерку сами. С тех пор Наталью не трогали, никто не соглашался на нее покушаться — себе дороже.

Наталью везли в суд и, наверное, в последний раз. Прошло уже несколько судебных заседаний, и она поняла, что ее осудят. Представитель обвинения из кожи вон лез, доказывая ее вину, фальсифицируя материалы, а ее адвокат смотрел сквозь пальцы на происходящее в суде и заинтересованно только на ее ножки. Сегодня последнее заседание. Объявят окончание судебного следствия, прения сторон, ее последнее слово и все… дальше зона и наверняка на большой срок.