Учитель Истории - Артур Гафуров

— Не может быть…

На негнущихся ногах я прошел вперед. Несколько шагов дались так тяжело, будто мне было уже сто лет, а не всего лишь двадцать восемь. Наконец я увидел то, что скрывалось за углом гаража: приоткрытая дверь и два недвижимых тела возле нее. Оба в крови. Два больших кровавых пятна, слившихся в одно.

Сквозь окутавший голову туман я услышал сбивчивые, монотонные слова:

— Попали под шальной огонь. Не следовало ему высовываться. Мне очень жаль.

Глава XLII: Утро спасённых

— Да, любимая. Я понимаю, что ты переживаешь. Не надо. Прошу тебя. Со мной все хорошо, я в порядке. Ну, ладно, почти в порядке. Но ничего серьезного, клянусь. Нет, родителям звонить не надо, я с ними уже разговаривал. Остальные не знают. Нет, лучше им не сообщать. Потом. Все, связь очень плохая. Позже услышимся. Хорошо, я сам наберу. Целую, любимая.

Трубка почти разрядилась. Я убрал ее обратно в карман джинсов и в легком отупении помассировал виски. Легче не стало. Кофейку бы… Обычно я не пью кофе, только в те моменты, когда нужно оперативно проснуться. Поэтому он мне реально помогает. Но кофе нет, значит, придется терпеть так.

Я сидел в переполненном приемном отделении городской больницы. Стульев и скамеек на всех не хватало, пришлось приткнуться на подоконнике, забросив за спину подаренную доброй женщиной куртку. Куртка при ближайшем рассмотрении оказалась довольно старой и поношенной, но крепкой. По соседству со мной примостился какой-то беспокойный мужик, который то и дело громко сопел. Мужика понять можно: у него жена раненая, на операции. Но сопеть-то зачем? Как будто без него неприятных звуков вокруг не хватает. Кто-то кряхтит, кто-то кашляет, кто-то ругается сквозь зубы, что очередь замерла, и никакого продвижения. Злые, затравленные, беспомощные лица. Люди толпятся у дверей, стремятся поскорее прорваться на прием, в обход очереди. Торопятся. Здесь только «легкие»: тех, кому повезло меньше, уже забрали. Я тоже ждал врача. Только не своего.

В спину неприятно дует холодом: разбитые стекла в спешке заменяли чем попало: фанерой, полиэтиленовой пленкой, старыми одеялами. Обещали прислать ремонтников, но когда это еще случится. С потолка лился ровный свет галогеновых ламп. Хотелось прислониться к беленой поверхности оконного проёма, закрыть глаза и забыться… Бог с ним, со сном. Хотя бы подремать. Но кто же позволит в такой сутолоке. То и дело мимо снует персонал, больные, обеспокоенные родственники: задевают, пинаются, толкают. Тело нестерпимо ноет от многочисленных ссадин, порезов и ушибов. Я не врал Вере: ничего серьезного при поверхностном осмотре (а осмотрели меня еще там, у гаражей) врач у меня не нашел. Даже пуля лишь чиркнула по коже, оставив после себя неглубокую ранку. Пару перевязок, и перекисью не забывайте обильно поливать. Синяки пройдут, ссадины затянутся. Мой ангел-хранитель, дружище, знай: я твой должник до скончания дней своих. Потом, на небе — если попаду в рай, конечно, — выхлопочу для тебя отпуск на пару сотен лет. И почетную грамоту.

Но сейчас я, не задумываясь, отдал бы пару месяцев жизни за горячий душ и три часа сна. Или хотя бы за стаканчик самого дрянного кофе.

— Долго мне еще тут торчать? У меня дома мама больная. Что за беспредел такой: людей в очереди мариновать?!

— Успокойтесь, пожалуйся.

— Сам успокойся! Я всю ночь не спал!

— Никто не спал. И не вам одному надо. Вот, смотрите.

— И что? Что ты тычешь мне в лицо своей культяпкой? Убери ее!

— Да пошел ты…

Помолчали бы вы оба, лениво подумал я. Как будто ночью не нашумелись. Неужели нельзя просто немного побыть людьми? Обязательно нужно собачиться, искать правых и виноватых. Всем же и так плохо, зачем делать еще хуже?

— Захлопнитесь оба, — озвучила мои мысли полная женщина лет пятидесяти, занявшая краешек деревянной скамейки и державшая на коленях маленького мальчика лет четырех. — У меня племянника убили.

Спор, грозивший перерасти в ссору, тут же утих. Снова воцарилась обычная больничная суета. Я облегченно вздохнул и закрыл глаза.

И тут он подошел ко мне. Протиснулся между ожидавших своей очереди и просто сел рядом, ловко заняв за секунду до того освобожденное сопящим мужиком место. Как ни в чем ни бывало.

— Привет. Как ты?

— Где ты был? — без всяких церемоний спросил я, даже не открыв глаз.

— Прятался, — ответил он.

— Понятно. А теперь что?

— Теперь не прячусь.

— Понятно.

Мы посидели немного в относительной тишине. Потом Женя снова заговорил:

— Слышал про Татьяну. Как она?

— Борется, — коротко произнес я, словно в тот момент сам боролся в этот момент со смертью.

— Выживет?

— Все зависит от хирурга. И от бога.

— От бога? — Евгений стянул с головы вязаную шапку, словно речь шла о покойнике. — Раньше ты не говорил о боге.

— Раньше — не говорил.

— А сейчас почему начал?

— Даже не знаю… Сейчас все немного изменилось.

Я мог бы рассказать ему, что почувствовал в тот момент, когда приехавший за ранеными врач сообщил, что девушка жива. Это казалось невероятным, немыслимым. Я ругался с военными, как базарная торговка, требовал, чтобы ей в первую очередь оказали помощь — ей, а не бойцам. Даже сами бойцы не спорили, а вот их командир… Я мог рассказать, как пытался продвинуть девушку на переливание крови и на операцию. Как мне помогал вышедший из подполья Лев. И мы справились: сейчас ей занимается хирург из Москвы. Но раны уж слишком серьезные: задеты поджелудочная, почка, раздроблена ключица, чудовищная кровопотеря. Вот что могут сделать три маленьких кусочка металла весом каких-то три с половиной грамма. Татьяна на грани жизни и смерти. Смогут ли оказать ей должную помощь в городе, только что пережившем побоище, какое он не знал со времен Великой Отечественной? Конечно, из всех соседних городов и из столицы прибыли бригады врачей, развернуты мобильные пункты помощи… Но всем помочь не успевают, просто не хватает рук и материалов. На одного медика — будь то врач, медсестра или обычный санитар — приходится несколько десятков пострадавших. Если Таня выживет в таких условиях, это будет самым настоящим чудом. А в соседней операционной борются за жизнь ее жениха Кости. Это по моей наводке его нашли и вывезли из разгромленной холодной квартиры. С ним тоже все далеко не ясно: тяжелые травмы, переломы. Увидевший его хирург только покачал головой и отказался давать хоть какой-нибудь прогноз. И это еще не все. Пропала Сонечка. К ней в квартиру также вломились громобои, и с тех пор о ней нет никаких сведений. Елена обещала держать меня в курсе поисков. Мне же оставалось только ждать и надеяться.

Вот, что я мог бы рассказать моему другу Евгению, чтобы он понял, почему я заговорил о боге. Но я не стал ничего объяснять. Просто промолчал.

— Данные по погибшим есть? — спросил Сизов.

— По телеку говорят, около пятидесяти человек.

— Думаешь, занижают?

— Думаю, да.

После увиденного мною лично я имел полное право сделать такой вывод. А может, подсчет еще не закончился, и будут новые цифры.

— А громобои что?

— Пока точно не сообщают. Арестовали почти пятьсот человек. Многие сами сдавались. Кому-то удалось уйти, кто-то вовремя сообразил, чем дело пахнет, и прикинулся, что он не при делах. Будут разбираться.

— Это долго… — Женя растерянно захлопал глазами, будто свет потолочных ламп внезапно стал слепить его. — Пойдем отсюда?

— Не могу, — я даже не шелохнулся: еще, не дай бог, подумают, что я встаю, и попытаются место занять. — Мне нужно дождаться результатов операции.

— Просто… — такого ответа он не ожидал и тут же стушевался. — Я должен сообщить тебе кое-что очень важное.

— Валяй.

— Тебе не интересно?

— Интересно.

— Судя по интонации, позволю себе усомниться.

— Извольте.

Учитель истории выглядел настолько сбитым с толку. Не сразу дошло до меня, что все, произошедшее прошлой ночью, он видит в несколько ином свете. Не так, как остальные.

— Я не понимаю, почему ты так себя ведешь.

— Хорошо, я объясню тебе. Скажи мне для начала: ты в курсе, что с твоей Женей?

Не знаю, зачем я решил погрузить его в царящую вокруг реальность. Быть может, меня просто раздражало, что он весь такой чистенький, опрятненький и румяненький на фоне изможденных, одетых в рванье людей. Или дело было не во внешности, а в самом его отношении к ситуации. Нет уж, фигушки, не буду я тебя жалеть. Сейчас ты у меня хлебнешь правды по самые закрома.

Но мой друг нисколько не изменился в лице.

— Конечно, знаю. Она и ее подруга Полина за городом, в деревне Ольхово. Там у моей тети загородный дом, она их приютила на время.

— И когда же ты успел их вывезти? — поинтересовался я, не сумев скрыть удивление.

— Вчера вечером. За пятнадцать минут до начала атаки громобоев.