Московский бенефис - Леонид Влодавец

Космическая чернота вдруг вспыхнула, завертелась золотой змеей, но уже не свертывающейся, а раскручивающейся. Я словно бы влетел внутрь этой спирали, ощущая невыразимый и столь же необъяснимый восторг. Мигнула еще одна вспышка, и… я очнулся.

Очнулся там же, где и находился — в рабочем кабинете Вадима Николаевича, сидя в зубоврачебном кресле, придвинутом к инквизиторскому столу. И на руке у меня по-прежнему блестел перстенек с вогнутым минусом. На столе все было в порядке. Никуда не исчезли ни череп, ни письменный прибор со свечами, ни магический кристалл производства оптико-механического почтового ящика. Мистер Салливэн сидел в своем углу, немного бледный, но вполне дееспособный. Практически все было в порядке, ни взрыва, ни пожара, ни космической катастрофы не произошло. Единственным изменением обстановки в кабинете специалиста по нетрадиционным лечебным и диагностическим методам было отсутствие самого специалиста.

Правильнее будет сказать, что в кресле, предназначенном для Великого Инквизитора, вместо мистера, господина, гражданина или товарища Белогорского Вадима Николаевича находился его еще теплый, но уже вполне не подлежащий реанимации труп.

БОЙЦЫ ВСПОМИНАЮТ МИНУВШИЕ ДНИ

С минуту я приходил в себя, с радостью ощущая, что руки, ноги, голова и все прочее перестали подчиняться внешней силе и выполняют только мои указания. Салливэн в это время выдернул из заднего кармана брюк маленькую фляжку с чем-то спиртным и сделал жадный глоток. Глаза у Утенка Дональда даже после этого остались несколько округленными. Он был единственным, кто видел все, что произошло, со стороны, и, видимо, набрался впечатлений.

Я встал с кресла, тряхнул головой, убедился, что она не отваливается, и, обойдя стол, подошел к бренным останкам экстрасенса. Моего медицинского образования — оно, по правде сказать, было поменьше, чем у дурдомовского санитара, — вполне хватило, чтобы констатировать летальный исход. Пульса не прощупывалось, дыхания не чуялось, глаза, наполовину вылезшие из орбит, сделали бы честь любому повешенному. Наконец, лицо цвета отварной свеклы, распухшее до неузнаваемости, заставляло думать, что смерть наступила от нарушения мозгового кровообращения.

Судя по тому, что Салливэн, после первого приложения к фляжке, глотнул вторично, его персональный стресс еще не прошел, но он был явно на пути к выздоровлению. Меня больше всего радовало, что за черными бархатными шторами никого не оказалось. Если бы кто-то был, то наверняка уже выскочил бы, хотя бы из любопытства. Тем не менее я все-таки поглядел, что там, за этими шторами, находится. По правую и по левую руку от кресла, в котором я сидел во время сеанса, были просто глухие стены, вдоль которых стояли стеллажи с книгами разных времен и народов, причем немало таких, за которые можно было получить значительную сумму на Западе или солидный срок за неудачную попытку контрабандного вывоза из России. Позади моего кресла, как уже упоминалось, была входная дверь, а вот позади кресла Белогорского находилась дверца в весьма любопытную комнату, представлявшую собой странный гибрид любовного алькова с камерой пыток. Помимо кровати, зеркал, голых богинь на одной половине, на другой находилось что-то вроде дыбы с наручниками на никелированных цепях, скамья для порки, какие-то розги, хлысты, плетки и иные предметы садомазохистского обихода. К какой группе извращенцев относился Вадим Николаевич, меня не интересовало, хотя, быть может, именно в этой комнате он осуществлял лечение какой-то части своих пациенток, а возможно, и пациентов.

Перстни я как-то мимоходом сложил в ту самую коробку из-под часов, откуда Белогорский достал перстень Айрапета Аветисяна.

— Это сенсация! — послышался несколько дрожащий голос Утенка Дональда. — Я видел нечто невероятное…

— Догадываюсь, — вздохнул я, — мне бы ваши гонорары, сэр.

Во мне опять прорезался капрал Браун, в странном сочетании с малоимущим русским журналистом бульварной газетенки «Бред наяву».

То, что мог видеть Салливэн, меня действительно интересовало, но гораздо больше мне хотелось поскорее отсюда выбраться. Поэтому я отправился туда, где находилась дверь, через которую мы некоторое время назад сюда пришли.

Дверь-то была, но не открывалась. Мистер экстрасенс ее запер. Причем запер не на простой ключ, который наверняка бы обнаружился у него в кармане, а на импортный кодовый замок. Подбор шестизначной комбинации вполне мог протянуться до начала следующего столетия, а я очень хотел домой, к папе.

— Мистер Салливэн, — спросил я, — вы не в курсе, как открывается эта дверь?

— Нет, — ответил он. — Вадим набирал код, но цифр я не помню…

Меня это очень утешило. Наиболее приятным для меня было бы просто улизнуть отсюда, оставив Салливэна наедине с мертвецом. Пусть ищут Короткова, если хотят.

Но так просто улизнуть было никак невозможно-с. Рассчитывать на то, что где-нибудь в инквизиторском столе экстрасенса захована запись кода двери, мог только круглый идиот, а я, со свойственной мне от младых ногтей скромностью, себя таковым не считал. Комбинация цифр могла быть исключительно в одном месте — в башке Белогорского, но сейчас ее не было и там, ибо эта башка представляла собой мертвую биомассу белого и серого вещества, в котором уже начинались процессы разложения.

Конечно, перефразируя товарища Горького, можно было сказать: «Когда дверь не отпирается — ее вышибают». По-моему, этот вариант крылатой фразы придумал один из довольно умных, хотя и физически сильных соратников ныне покойного Джека. Звали его Лом. Эту кликуху он огреб не по причине схожести со старшим помощником капитана Врунгеля, а потому, что обладал способностью одним ударом кувалды вышибать замок и первым вламываться в то помещение, где нас, мягко говоря, не очень ждали. Тогда еще стальные двери были редкостью, интеллигентная взрывчатка «пластит-4» была в большом дефиците, и талант Лома ценился очень высоко. Однако судьба его была печальной. Один из клиентов оказался вооружен несколько лучше, чем были информированы ребята Джека. Вместо одного «макарова», который не продолбил бы даже в упор бронежилет Лома, клиент имел в хозяйстве старый, но очень надежный «АКС-47», чья пуля с гарантией дырявит бронежилеты такого класса. Лом впитал в себя не меньше полмагазина, и это сделало его абсолютно бесполезной вещью.

Здешняя дверь была стальная, ее сварная рама-коробка надежно вцементирована в проем, в пазах просматривались мощные штыри, идущие во всех четырех направлениях, и вышибить ее не смог бы даже покойный Лом. Эту дверь вряд ли удалось бы снять с петель, перебить язычки замков и так далее. Ее можно было взорвать, но пластитом я, как на грех, не запасся.

На всякий случай я осмотрел комнату, в которой покойный экстрасенс развлекался нетрадиционным сексом, но окон там не имелось. Там, как и в кабинете, были только вентиляционные отдушины.

Само собой, я был готов к тому, что в любую минуту могут явиться охранники Белогорского. Больше того, какое-то время я страстно надеялся на это, полагая, что, как только откроется дверь, они получат необходимое число пулек из моего малокалиберного зонта. Конечно, результат был гадательный, они могли успеть раньше, но шансов удрать отсюда у меня с их приходом, как ни странно, прибавлялось.

В то время как я приводил зонт в боевое положение, мистер Салливэн, выхлебав весь свой НЗ из фляжки, наконец понял, что с мистером Белогорским произошло что-то неладное. До этого он, как ни странно, совершенно не беспокоился по поводу здоровья своего старого друга и даже не поинтересовался, почему тот так сильно почернел. Лишь теперь, спустя почти

пять минут, Салливэн проявил сильное волнение и заорал: — Боже мой! Да он же мертв! Его глаза заметались в орбитах, взгляд перепрыгивал с Белогорского на меня и обратно.

— Да, он мертв, — сказал я как можно спокойнее, — но мы-то с вами при чем? Он сам говорил о возможности летального исхода, когда заставлял меня подписывать вон ту цидульку. Она лежит на столе, никуда не делась. Должно быть, он вызвал против себя какую-то неведомую силу, и она его убила…

— Да мне сейчас наплевать и на него, и на эту силу! — вскричал Салливэн.

— Вы просто не понимаете, что случилось, господин Коротков! Мы с вами здесь замурованы!

— Не понял… — произнес я довольно глупым тоном.

— И очень плохо, что вы это не поняли. Код от двери был только в голове Вадима. Охранники кода не знают. Более того, они не имеют права подходить к этой двери без вызова хозяина.

— Уж не хотите ли вы сказать, что они не подойдут к ней даже в том случае, если хозяин не появится неделю или две?

— А вы проживете здесь две недели без пищи и воды?

Такого поворота дел я не ожидал. Все-таки прагматизм — великая вещь. Советский человек, конечно, вещь прочная, пережором не избалованная, но после двухнедельной голодовки и его можно взять голыми руками. К тому же прожить даже неделю без воды мало кому удавалось.