Хрустальный грот - Мэри Стюарт

Собрание проводилось втайне — на этот раз не из страха, но для того, чтобы соблюсти приличия, официальное торжество должно было быть христианским, и сам Амброзий собирался вознести благодарственные молитвы в присутствии епископов и всего народа. Я еще не видел святилища — в течение первых дней, проведенных в Йорке, я занимался восстановлением христианского храма к публичной церемонии. Но в день праздника Митры мое присутствие в подземном храме вместе с прочими посвященными моей ступени было необходимо. Большинство из них были мне незнакомы, или же я не мог узнать их по голосу из-под маски; но Утера узнать нетрудно, а отец, наверное, будет исполнять должность Солнечного Вестника.

Двери храма были закрыты. Мы, посвященные низшей ступени, ждали своей очереди в прихожей.

Это была маленькая квадратная комнатка, освещенная лишь двумя факелами в руках статуй, стоявших по обе стороны от входа в святилище. Над дверью висела старая каменная маска льва, побитая и изъеденная временем, слившаяся со стеной. Стоявшие по бокам каменные факельщики, такие же побитые, с отколотыми носами, отломанными и отрубленными конечностями, все еще выглядели древними и исполненными достоинства. В прихожей было холодно, несмотря на факелы, и пахло дымом. Тело мое стыло от холода: я стоял босой на каменном полу, и под длинным одеянием из белой шерсти на мне ничего не было. Но когда меня уже начинала пробирать дрожь, двери распахнулись и внезапно все наполнилось светом, цветом и пламенем.

Даже теперь, когда прошло много лет и я столькому научился за свою жизнь, не могу заставить себя нарушить данный мною обет молчать и хранить тайну. Насколько мне известно, этого обета не нарушал еще никто. Говорят, если тебя чему выучили в юности, от этого уже не избавишься, и я знаю, что заклятие тайного бога, что привел меня в Бретань, к ногам моего отца, лежит на мне до сих пор. На самом деле то ли по причине особенности человеческого разума, о которой я говорил, то ли это вмешательство самого бога, но я обнаружил, что мои воспоминания о таинстве смешались и сделались расплывчатыми, словно то был сон, сложившийся из всего, что я видел: от того первого видения в поле до этой церемонии, которая была для меня последней.

Кое-что я помню. Другие каменные факельщики. Длинные скамьи по обе стороны центрального прохода, где сидели люди в ярких одеяниях. Их маски внимательно смотрели на нас. Ступени в дальнем конце, и большая апсида с аркой, похожей на устье пещеры, а за ней — пещера с потолком, усеянным звездами, и в ней — древний каменный рельеф: Митра, убивающий быка. Должно быть, его как-то удалось укрыть от молотов ниспровергателей богов, ибо он сохранил всю свою мощь и драматизм. Это был он, тот юноша, кого я видел у стоячего камня. Озаренный светом факелов, в странной шапке, он стоял, опершись коленом на поверженного быка, и, отвернувшись в печали, вонзал меч ему в горло. У подножия лестницы располагались огненные алтари, по одному с каждой стороны. Рядом с одним из них стоял человек в одеянии и маске Льва, с жезлом в руке. Рядом с другим Гелиодромос — Солнечный Вестник. А на вершине лестницы, в центре апсиды — Отец, ожидающий нас.

У моей маски Ворона были слишком узкие отверстия для глаз, и я мог смотреть только прямо вперед. Вертеть головой в этой птичьей маске с длинным клювом было бы неприлично, и потому я стоял, прислушиваясь к голосам и пытаясь угадать, сколько здесь людей, которых я знаю. Единственные, в ком я мог быть уверен, — это высокий и молчаливый Вестник у огня на алтаре, и один из Львов — либо тот, что у арки, либо один из тех, что сидели на сооруженных на скорую руку скамьях.

Такова была обстановка церемонии, и это все, что я помню, кроме самого конца. Служащим Львом был не Утер. Он был меньше ростом, шире в плечах и явно старше Утера. И его удар был всего лишь условным тычком — Утер всегда ухитрялся ткнуть побольнее. И Вестником был не Амброзий. Когда Вестник подал мне ритуальную трапезу — хлеб и вино, — я увидел на мизинце его левой руки кольцо из красной яшмы с вырезанным на нем геральдическим драконом. Но когда он поднес чашу к моим губам и рукав алого одеяния сполз вниз, я увидел на загорелой руке знакомый белый шрам и, подняв голову, увидел за маской голубые глаза, в которых поблескивали насмешливые искорки. Я вздрогнул и пролил вино. Глаза наполнились смехом. Похоже, с того раза, как я в последний раз участвовал в мистерии, Утер успел перешагнуть через две ступени. А поскольку других Вестников здесь не было, Амброзий мог быть лишь…

Я отошел от Вестника и преклонил колени перед Отцом. Но ладони, в которые я вложил свои руки, чтобы произнести обет, были старческими, и глаза, в которые я взглянул, подняв голову, были чужими.

Через восемь дней состоялся официальный благодарственный молебен.

Амброзий был там со всеми своими офицерами, и даже Утер был в их числе.

— Ибо, — сказал мне отец позднее, когда мы остались наедине, — все боги, рожденные от света, братья, как тебе еще предстоит узнать. И если в этой стране Митра, дарующий победу, является в облике Христа — что ж, поклонимся Христу.

Больше мы об этом не говорили.

Капитуляция Йорка ознаменовала конец первого этапа кампании Амброзия. После Йорка мы отправились в Лондон — короткими переходами и без боев, если не считать нескольких мелких стычек. Теперь верховный король должен был взяться за непомерный труд по восстановлению и объединению своего королевства. В каждом городе и крепости он оставлял гарнизон из своих солдат, под командой испытанных офицеров, и ставил собственных строителей, которые должны были управлять работами по перестройке и восстановлению городов, дорог и крепостей.

Повсюду была та же самая картина: добротные некогда здания — в плачевном состоянии или вообще разрушены, дороги заброшены и наполовину заросли, селения разорены, народ прячется в лесах и пещерах, храмы и святилища разорены или осквернены. Казалось, будто глупость и безмерная алчность саксонских орд поразила всю страну, подобно моровой язве. Все, что давало свет: искусства, песни, науки, религия, народные праздники, пиры на Пасху, на День Всех Святых или на середину зимы, даже простое искусство земледелия, — все скрылось под черными тучами, на которых мчались северные боги войны и грома. И призвал их сюда Вортигерн, король бриттов. Это все, что осталось в памяти народа.

Они забыли, что Вортигерн был хорошим правителем в течение десяти лет и примерно столько же — сносным, до того как он обнаружил, что уже не в силах управлять духом войны, которого он призвал в свою страну и выпустил на волю. Люди помнили лишь, что он взошел на трон с помощью кровопролития, предательства и убийства родича, который был законным государем. И потому теперь они толпами сбегались к Амброзию и призывали на него благословения всех своих богов, с радостью приветствуя его как «первого короля всех бриттов», первый блистательный шанс на объединение страны.