Бирон - Роман Антропов

И Наташа истерически зарыдала.

XVI

Все кабачки, все трактиры и гостиницы Москвы были открыты. На улицах, переполненных народом, горели плошки, костры, смоляные бочки. Весь Кремль был роскошно иллюминован. На некоторых домах горели вензеля императрицы. Окна были ярко освещены. Перед кремлевским дворцом теснился народ с криками в честь императрицы.

Траур был снят на три дня. После тишины и строгих мер, принятых верховниками со дня смерти императора, настали дни полной распущенности.

Утомительный прием во дворце был кончен. Дворец пустел.

Восторженные крики толпы перед дворцом возбуждали в душе Анны и надежды, и мечты, и глубокую тоску. Минут ее торжества не видел самый близкий ей человек, разделявший в продолжение семи лет ее «мизерное» положение. Он теперь там, в далекой Митаве, тоскует, томится неизвестностью, навсегда разлученный с нею. С каким бы наслаждением она увидела теперь рядом с собой его преданное лицо, как бы прижала к сердцу маленького Карлушу, какими нежными именами называла бы она его. Последняя из ее подданных, в нищете и уваженье, может обнять мужа и ласкать своего сына! А она, императрица всероссийская, Божья помазанница, кому завидуют и кого считают чуть не всемогущей, лишена этой единой, действительной радости жизни! И вместо любимых лиц она видит перед собою насмешливое, изящное лицо Василия Лукича; вместо полной любви речи она слышит властные слова Дмитрия Голицына. Вместо маленькой свободы в маленьком Курляндском герцогстве она нашла великолепную тюрьму в обширнейшей в мире империи!

Она стонала от бешенства и злобы!

И опять этот ненавистный Василий Лукич поселился в том же дворце. И опять она слышит его почтительный и властный голос, докладывающий ей о делах, уже решенных без нее!..

Василий Лукич стоял перед ней в почтительной позе, склонив слегка свою красивую голову, и докладывал ей текст присяги, выработанной Верховным советом.

«Не все ли равно, — с горечью думала Анна. Зачем это? Будет ли она возражать или согласится сразу — это не изменит дела, и результат останется один и тот же!»

— Я согласна, — устало произнесла она. — Я подпишу указ о присяге.

— А также манифест, указы в провинции и объявления иностранным резидентам, — сказал Василий Лукич, раскладывая на стол бумаги и подвигая императрице чернильницу.

Анна равнодушно и машинально подписала под указами: Анна, Анна, Анна.

— Все? — спросила она, сделав последнюю подпись.

— Да, с подписями все, — ответил Василий Лукич, бережно собирая указы. — Но имею еще доложить вашему величеству…

Анна подняла голову.

— Вы изволили провозгласить себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов, — продолжал Василий Лукич. — Верховный совет, рассмотрев вашу препозицию, изволил поручить мне предоставить вам патент на сии звания.

С этими словами он положил на стол грамоту совета.

Анна страшно побледнела.

— А разве я, Василь Лукич, — начала она срывающимся голосом, — не вольна была в том?

— Вы изволили позабыть кондиции, — сухо ответил Василий Лукич. — Кондиции, подписанные вашим величеством. Верховный тайный совет, — продолжал он, — мог бы усмотреть в оном поступке нарушение императорского слова; но затем, что в кондициях не упомянуто о самой священной личности императрицы, на сей раз совет признал за благо утвердить вашу единоличную волю. Только на сей раз, — с оттенком угрозы в голосе закончил он.

Анна порывисто встала с места и властным движением руки сбросила со стола на пол патент Верховного совета.

— Вы слышали, — звенящим голосом начала она, — как встретила гвардия мои слова! Мне не надо вашего патента! Что сделано, то сделано! Я все же императрица всероссийская, Божею милостью!

— Оставьте, ваше величество, имя Божие, — саркастически улыбаясь, произнес Василий Лукич. — Вы избраны Верховным советом. Генералитет, Синод и шляхетство вняли голосу Верховного совета… Не забудьте, ваше величество, — резко продолжал он, — что еще жив кильский ребенок.

— Голштинский чертушка! — вырвалось у Анны.

— Именно, — подтвердил Василий Лукич. — Но это все равно, как будет угодно вашему величеству называть этого законного наследника великого Петра. Здравствует дочь императора, имеющая права на престол своего отца… А вы, ваше величество, еще не коронованы. Вам даже еще не присягали, ваше величество, — закончил он.

Он стоял в той же почтительной позе, слегка склонив голову.

Императрица, возмущенная и ошеломленная, неподвижно смотрела на него расширенными глазами. Если бы взгляд мог убивать, то Василий Лукич уже был бы мертв; столько ненависти было в глазах императрицы!

— Хорошо, ты больше не нужен мне, Василь Лукич, — тяжело дыша, сказала Анна.

Василий Лукич глубоко поклонился, поднял с пола патент, положил его на стол и вышел. Императрица заломила руки и с бессильными слезами гнева и отчаяния упала на диван. Ей казалось, что всю жизнь ей суждены одни только унижения.

О, лучше быть простой бюргершей в Митаве, но свободной и независимой в своем маленьком хозяйстве, в своей любви и привязанности, чем пленницей на троне, лишенной всего дорогого, куклой в руках чужих, честолюбивых людей!

Ей казалась бесплодной всякая борьба, всякое усилие свергнуть ненавистное иго. Она не верила уже ни в Остермана, ни в слова сестры, ни в тех людей, о которых писал ей Остерман…

А завтра опять комедия представлений, аудиенций резидентов, их предложения, на которые она опять должна отвечать по указкам Верховного совета… И все это понимают, все знают, все почтительно относятся к ней, делая вид, что она властительница судеб империи, а сами заискивают перед Василием Лукичом, перед надменным Дмитрием Михайловичем, перед суровыми фельдмаршалами. О, как ненавистны они ей! С каким бы удовольствием она положила эти головы под топор!..

А на площади гремели приветственные крики. Горели огни. Толпы людей глядели на освещенные окна дворца и считали ее могущественной и счастливой…

«Кильский ребенок еще жив, — вспомнила она слова Василия Лукича, — жива и дочь Великого Петра, юная, прекрасная, любимая привыкшим к ней народом и армией, не забывшей ее великого отца!»

А ей еще не присягали! Какая борьба возможна с этими людьми?

XVII

Все, что было в Москве знатного — генералитет, иностранные резиденты, блестящие гвардейцы, — съезжалось к ярко освещенному дворцу канцлера графа Головкина, устроившего, с соизволения императрицы, в честь ее приезда роскошный бал «без танцев», как выразила желание государыня.

Хотя траур и был снят на три дня, но все же Анна нашла неудобным допустить танцы.

Огромные залы дворца были ярко освещены. Многочисленные лакеи в малиновых камзолах с золотыми галунами, с гербом графа шпалерами выстроились вдоль роскошной лестницы, убранной пышными цветами, покрытой дорогим пушистым ковром.

Перед большим венецианским зеркалом на верхней площадке дамы торопливо в последний раз оправляли свои прически и входили в приемную залу, где гостей встречали граф Гаврило Иваныч с женой Домной Андреевной. Бедный сын мелкопоместного алексинского дворянина, теперь граф и обладатель тридцати тысяч душ крестьян, Гаврило Иваныч умел и любил принимать гостей, когда было надо, с ослепительной пышностью.

Мало-помалу просторные залы дворца наполнялись. Дамы словно обрадовались возможности снять траур. В цветных «робах», с обнаженными плечами и руками, сверкая брильянтами, они оживленно и весело входили в залу. Цветные камзолы военных, шитые золотом мундиры гражданских высших чинов, звезды, ленты представляли пеструю, живописную картину.

Одна из зал была обращена в открытый буфет с разнообразными винами, фруктами и изысканными закусками. В другой были приготовлены карточные столы.

Бал Головкина удостоили своим присутствием герцогиня Екатерина и цесаревна Елизавета.

В числе гостей был и князь Шастунов. Дивинский тоже приехал с Юсуповым.

Императрица разрешила посетить бал и своим юным фрейлинам — Юлиане и Адели, а также и Артуру.

Молодые девушки приехали с Авдотьей Ивановной Чернышевой, пожалованной в этот день в статс-дамы. С любопытством и робостью озирались они вокруг: Юлиана с тайной надеждой встретить Арсения Кирилловича, Адель — Макшеева.

Но Шастунову было не до них. Он жадно сторожил приход Лопухиной. Он беспокойно ходил по зале, все время поглядывая на дверь. Он видел приезд фрейлин императрицы и поспешил замешаться в толпе, чтобы не быть вынужденным подойти к ним.

Приехала с братом Наташа Шереметева, бледная и печальная. Черкасский с красавицей Варенькой. А Лопухиной все не было.