Генералиссимус Суворов - Леонтий Раковский

– Нагнать, уничтожить! - загорелся Суворов.

Он оглянулся назад:

– Кушников, пиши приказ! Ординарцев по всем колоннам. Разослать трубачей во все деревни - вещать победу. Пусть сами итальянцы удостоверятся: завоеватели Италии изгнаны!

В четыре часа утра Суворов вступал в Пьяченцу, - Мелас еще почивал сладким сном.

Весь город - госпитали, обывательские дома - был полон ранеными. Раненых и пленных оказалось до двенадцати тысяч. В том числе два дивизионных генерала - Оливье и Руска, два бригадных - Сальма и Камбрэ и триста пятьдесят обер-офицеров. Шесть тысяч французов остались навсегда лежать по берегам рек Тидоне и Треббии, на песчаных отмелях и дорогах, в канавах и виноградниках.

Три суворовских урока дорого достались Макдональду: 35-тысячная Неаполитанская армия французов перестала существовать.

Глава восьмая

НОВИ

Адда, Треббия, Нови - три Сестры.

Суворов

I

Только десять дней прошло с тех пор, как фельдмаршал Суворов выступил из Александрии навстречу Макдональду. За десять дней он успел пройти до Пьяченцы, в трехдневном жестоком бою разгромить сильного противника и преследовать его до Флоренцоло.

И теперь возвращался назад, в Александрию. Уезжая из Флоренцоло, Суворов написал Бельгарду, оставленному командовать войсками у Александрии:

Я надеюсь на Вас, а Вы положитесь на меня!

Угостим Моро так же, как угостил я Макдональда.

Макдональд напрасно ждал поддержки от итальянской армии - Моро только прособирался выступить ему на помощь. Когда же стало известно, что Макдональд разбит, Моро принялся за свои излюбленные демонстрации: на большее он не решался. Он не думал наступать, а делал вид, что собирается.

Моро оправдывал себя тем, будто бы Суворов очень чувствителен к таким демонстрациям. Он считал, что, отвлекая Суворова от Макдональда, помогает Макдональду унести ноги.

В самом же деле было не так.

Суворов никогда ничего не боялся на войне и меньше всего уважал демонстрации. Отменно расправившись с одним противником, он просто-напросто кинулся на другого.

Тогда Моро стал поспешно уходить в горы. А Суворов въезжал в Александрию победителем. Снова была торжественная, пышная встреча, снова он ехал, и тысячи народа кричали: "Еvivа Suvarov!"; матери подымали на руки детей и показывали: "Ессоlо Suvarov" (Вот Суворов). Блестящая свита окружала его. С одной стороны ехал великий князь Константин Павлович, с другой папа-Мелас.

Папа-Мелас теперь тоже забыл все свои страхи и обычные разговоры австрийских генералов о том, что фельдмаршал Суворов "воюет не по правилам",- охотно изображал победителя.

Папа-Мелас обнаглел до того, что в своей реляции, поданной Суворову после сражения при Треббии, имел смелость упомянуть в числе отличившихся и себя лично:

Если и нижеподписавшийся хорошо поступал, то и себя препоручает милостивому вниманию. За большой победой при Треббии шла маленькая: в день, когда Макдональд бежал из Пьяченцы, упрямый генерал Фиорелла наконец-таки сдал союзникам туринскую цитадель.

Когда Александр Васильевич вечером вернулся из театра, где в честь его было изображено "торжество победителей", он застал рескрипт императора Франца.

Рескрипт был длинен, точно кляуза, сочиненная крючкотворцем подьячим. Он начинался неизменным "Lieber Feldmaarschal von Suvorov-Rymnikski!" (Дорогой фельдмаршал Суворов-Рымникский.), в нем лесть переплеталась с иронией, а трусость и австрийская "неискоренимая привычка быть битым" - с прямой угрозой.

Смысл же его был все тот же, уже достаточно знакомый и крайне неприятный Суворову: Вена старалась сузить рамки его деятельности. Суворов хотел очистить от врага всю Италию, а Франц заботился лишь об одном - как бы сохранить свои завоевания.

Убедительно прошу вас, любезный фельдмаршал, всегда следовать прежним моим наставлениям, то есть совершенно отказаться от всяких предприятий дальних и неверных.

И особенно больно задевали такие фразы:

Ваши опытность, храбрость и столь часто испытанное счастье Ваше подают мне надежду, что вскоре Вы успеете дать опять делам благоприятный оборот.

Тут, без сомнения, постарался господин Тугут. Чувствовался его стиль. Тугут подколол Суворова "счастьем": австрийцы никак не могли примириться с тем, что Суворов - великий полководец. Старый прием всех суворовских врагов и завистников.

Но какого же черта им надо? Почти вся Италия свободна, одна армия разбита, вторая заранее уходит от столкновения.

Александр Васильевич побагровел. Со злостью швырнул рескрипт и забегал по комнате.

Аркаша, смирно сидевший в уголке, удивлялся. Давеча в театре был такой веселый, а теперь… Все кругом поздравляют папеньку, превозносят его. Аркаша думал, что и в этом толстом пакете пришла благодарность, а благодарность-то, оказывается, вон какая!

II

Нелегко было Суворову сидеть сложа руки в то время, когда неприятель, боясь вторжения суворовской армии в пределы Франции, лихорадочно собирал последние силы. Но ждать приходилось. До взятия двух главных крепостей Северной Италии - Мантуи и Александрии - Вена запретила и думать о дальнейшем наступлении.

Александрийская цитадель считалась очень крепкой, а мантуанская одной из сильнейших в Европе. Она имела гарнизон в 10 тысяч человек при 675 орудиях и продовольствия на год. Комендантом ее был известный французский инженер генерал Фусак-Латур. Осада крепостей затянулась, а время шло. Суворов расценивал время в военном деле так же, как Петр I. Суворов говорил:

– Деньги дороги, жизнь человеческая дороже, но время - дороже всего!

Он понимал, что нужно ковать железо, пока горячо:

Фортуна имеет голый затылок, а на лбу длинные, висящие власы. Лёт ее молниин: не схватишь за власы, уже она не возвратится,

писал Суворов Разумовскому.

Гофкригсрат же и не собирался хватать фортуну за власы. После Треббии его страхи поулеглись. Оставалось взять несколько крепостей, и завоевания были бы упрочены. Армия Суворова становилась чисто обсервационной.

Суворов видел эту линию Вены. Он с возмущением возражал против нее в письме к Разумовскому:

Кабинет желает доказать, что я должен быть только стражем перед венскими воротами. Но что было писать Разумовскому, ежели он, русский посол, плелся на поводу у Тугута?

Бездействовать Суворов вообще никогда не любил и не умел. Сидя в Александрии, он занимался тем, чем занимался всякий раз, когда оказывалось свободное время, - ученьем. Как ни тяготились им австрийские солдаты и особенно офицеры, фельдмаршал Суворов заставил их учиться. Это были все те же сквозные атаки, это была закалка человека, подготовка его к наступательным боевым действиям,

Австрийцы не понимали громадного значения этого ученья: в линейной тактике отдельному человеку отводилось слишком небольшое место.

В начале июля прибавилось новое дело: в Италию прибыл вспомогательный русский корпус под командой Максима Васильевича Ребиндера. Суворов уважал и любил Ребиндера и называл его запросто - Максимом.

Корпус расположился у Пьяченцы, куда Суворов ездил смотреть прибывшие полки.

Между тем "недорубленный лес вырастал": Моро и Макдональд соединились в Ривьере. Положение французской армии на бесплодном, каменистом прибрежье было очень тяжелое: не хватало продовольствия. Сообщение с Францией и сухим и морским путем затруднительно; французы рано или поздно должны были искать выхода на плодородные равнины Пьемонта и Ломбардии.

11 июля наконец сдалась александрийская цитадель, а 19-го пала мантуанская.

У Суворова развязывались руки.

Он решил наступать немедленно, чтобы занять генуэзскую Ривьеру и окончательно изгнать французов из Италии. Тогда открывалась дорога во Францию.

План был разработан у Суворова заранее. С одновременным наступлением части сил на Геную со стороны Александрии и с востока, вдоль морского побережья, главный удар наносился через Тендский проход на Ниццу.

Это грозило французам полным окружением.

Суворов убедительно просил Меласа, заклинал, его всем для него дорогим поспешить с приготовлениями к походу. Тут еще раз сказалась полная зависимость главнокомандующего от подчиненного австрийского генерала, который ведал снабжением: вместо того чтобы, как полагалось бы, приказывать Меласу, Суворов вынужден был умолять его.

Суворов давал сроку десять дней. И назначил наступление на 4 августа.

Но французы предупредили союзников. За последнее время во французской армии произошли большие перемены. Макдональд был отозван в Париж. Моро назначался главнокомандующим Рейнской армии.

Вместо Моро в Итальянскую прислали молодого талантливого генерала Жубера, сподвижника Бонапарта.