Люди песков (сборник) - Бердыназар Худайназаров

— Тьфу, тьфу! — плюет себе за воротник Огулнияз. — Ишь чем стыдить вздумала! Воздух я ей отравляю. Если бы ты была чистой, не ходили бы к тебе посторонние мужчины. Что ж, прикажешь мне своих дочерей выводить во двор, чтобы они видели, как ты обнимаешься с мужиками? Погоди, вот возьму и заявлю куда следует!

— Не оставляй на завтра, — рассмеялась Майя, — заявляй побыстрее, а то продашь свою старшую дочь, как товар на базаре, и не успеешь пожаловаться, потому что тебя судить будут!

— Тот, кто будет меня судить, тоже свою дочь не бесплатно отдает, будь уверена. Бесплатно отдают только тех, которые опозорены и дольше их держать дома никак нельзя!

— Эй, женщина, не распускай язык! — включается в спор третий голос. — Я своих девочек не меньше твоего люблю, но не собираюсь менять их на деньги.

Голоса затихают, но это, конечно, еще не конец. Мне бы закрыть окно и сесть за стол, но меня разбирает любопытство.

Выходит, Майя ведет себя легкомысленно? У нее две дочери-старшеклассницы, и она аккуратно приходит в школу на родительские собрания — не раз я видел ее там и раскланивался с ней. Оказывается, Огулнияз держит своих дочерей взаперти. Ее дочери тоже учились у меня, но после седьмого класса исчезли. Почему-то я даже не задумался, где они могут быть, чем занимаются.

Конечно, нельзя сказать, что я совсем ничего не замечал из жизни соседей. Например, давно удивляюсь: куда делись мужчины, вселявшиеся в наш дом вместе с нами? Они частенько сиживали на скамейке перед нашим подъездом. И муж Майи и муж Соны. Попыхивали сигаретами, неторопливо беседовали…

По обыкновению, мы сели ужинать в семь часов. Акджагуль была сдержанна, на меня не смотрела, подкладывала сыну мясо, расспрашивала, чем он занимается в детском саду, слушала, улыбалась. Я был выключен из их жизни.

Наконец наступила пауза.

— Скажи мне, пожалуйста, — начал я, прорываясь сквозь молчаливую настороженность Акджагуль, — ты не знаешь, куда делись муж Майи и муж Соны?

Жена безразлично ответила:

— Майя полтора года назад прогнала мужа, а с тех пор, как Сона разошлась со своим, прошел год.

— Это почему же они разошлись? — вырвался у меня следующий вопрос.

— Раньше они жили во времянках, в таких же, что и мы с тобой, — Акджагуль пила чай, и получалось, что говорит она лениво, — мужья были им нужны. — Заметив мой удивленный взгляд, объяснила: — Крыши все время, как ты помнишь, протекали, вот мужья их и чинили.

Наверное, вид у меня был крайне растерянный, и Акджагуль усмехнулась. Я смотрел на нее во все глаза, а она продолжала спокойно пить чай.

— Это они тебе говорили или ты сама так думаешь? — спросил я.

Вместо ответа жена непонятно улыбнулась. Улыбка ее окончательно вывела меня из терпения. Не доев и не выпив чая, я взял сигареты и ушел к себе. Снова сигарета за сигаретой. Снова вспоминаются разговоры с женой, которым я раньше не придавал значения.

Как-то мы с ней были в кино. Сейчас не помню названия, но хорошо помню, что главная героиня в течение всего фильма вела себя крайне вызывающе. Без конца поучала, воспитывала своего мужа. И в конце концов забрала обоих детей и ушла от него. Когда мы пришли домой, то выяснилось, что наши с Акджагуль точки зрения на фильм диаметрально противоположны. "Бывают же такие наглые женщины, — возмущался я. — С этого и начинается разрушение вековых традиций нашего народа". Акджагуль отвела глаза. "Ты отстаешь от жизни", — сказала тихо.

Вот, значит, что имеет в виду Акджагуль! Значит, женщина может быть распущенной. Это у нее называется идти в ногу со временем. Таким отсталым я готов быть всю жизнь!

А может, Акджагуль имела в виду что-то совсем другое? Может, я действительно отстал от жизни? Огулнияз, Майя, Сона, непонятный фильм… Я должен понять, о чем думает, чем живет Акджагуль. О том, чтобы попросту поговорить с ней, как бывало, не могло быть и речи. Она часто гуляет с Гельдишкой вечерами, разговаривает с соседями. О чем?

Я распахнул окно, выглянул во двор. В наш подъезд входил высокий молодой человек. Он смотрел наверх, и я встретился с ним взглядом. Он тут же поспешно опустил голову и нырнул в подъезд, точно боялся, что его узнают. А я стал теряться в догадках: где-то видел я это круглое, большеглазое лицо с усиками. Мы даже разговаривали о чем-то. Но где? Когда? Я силился вспомнить и не мог. К кому он пришел? Похоже, к Майе.

В нашем трехэтажном доме три подъезда. Далеко не со всеми соседями я знаком, но кое-кто мне очень нравится.

Два родных брата Куртиевых — Посалак и Муса — живут во втором подъезде. Посалак на первом этаже, прямо под своим братом. Мы же с Акджагуль в первом подъезде, на третьем этаже.

Посалак был первым, кто встретил нас в этом доме, когда мы с Акджагуль через полтора года после свадьба получили квартиру. Он помогал втаскивать наши вещички на третий этаж. Две кошмы, железная кровать, неуклюжий большой шифоньер и еще кое-какие мелочи. Нам было, помню, стыдно за нашу утварь, однако Посалак, казалось, даже не замечал ее убожества. В полупустой квартире мы и "обмыли" наше переселение — распили первую общую бутылку водки.

Вышло легко и просто — Посалак с лоджии крикнул своим, чтобы нам дали закусить, и через минуту быстрая девочка-подросток притащила целую миску каурмы. За едой я узнал, что у Посалака три дочери-старшеклассницы.

С тех пор девочки незаметно выросли: старшая, Энеш, вышла замуж, средняя поступила в университет, а третья, в прошлом году окончив десятилетку, осталась дома. Она очень похожа на свою старшую сестру Энеш — те же громадные глаза, те же длинные косы, та же неторопливость и плавность в движениях. Ее лицо всегда освещено приятной улыбкой.

Я любил бывать в уютной чистой квартире Посалака, шутить с его домашними.

— Привет, Нурча, — здоровался с его младшей дочерью.

Та в ответ поначалу смущалась, краснела, опускала голову. Но позже отвечала уже свободно и спокойно:

— Здравствуйте.

Как-то я, не зная, о чем заговорить с ней, выдал традиционную шутку:

— Что, попалась в капкан? Говорят, продают тебя?

— Вай-ей, сосед, кто такое может говорить? — вместо дочери ответила тетушка Гумры. В ее голосе я уловил обиду. — Разве ты не знаешь ее отца? Он из тех, кто по любви замуж выдаст, да еще и отвалит в придачу!

Тетушка Гумры — моложавая, подвижная женщина. За минуту успевает сто дел переделать. Вот и сейчас говорит, а сама на стол собирает.

— Это почему так? — я прикинулся удивленным. — Зачем это дочь бесплатно отдавать? Да еще и деньги приплачивать? Что-то я не слышал о таком.

Тетушка Гумры уселась на тахту, пододвинула мне пиалу, начала пить чай.

Чай у туркмен — это беседа, душевный разговор, в котором никак нельзя торопиться. Чайник может остыть, но беседа… Чем дольше она, тем горячее.

Хорошо в доме Посалака, приятная у него семья. Но я впервые задумался, а чья это заслуга? Мне захотелось спуститься к ним, отвести душу.

Я застал Посалака и Гумры на топчане в виноградной беседке, устроенной прямо у их лоджии. Они сидели на красивой кошме, лицом друг к другу. Посалак был в пижаме, волосы мокрые, наверное только что из душа. А на тетушке Гумры синий рабочий халат, который бывает на ней ранним утром и поздним вечером, когда она подметает тротуары.

— Здравствуй, сосед, заходи, пожалуйста, — весело приветствовал меня Посалак. — А тебе, милая мать моих дочерей, — он покосился на жену, — неплохо бы переодеться. Всегда в халате… Видишь, к нам гость пришел. Доставь мне удовольствие. Ты мне нравишься в ситцевом домашнем платье, с платком в горошек на голове, в том самом, помнишь, что я подарил тебе на Восьмое марта?"

Посалак говорил эти слова с веселой и открытой ласковостью. Я слушал и с завистью думал, что никогда не смогу так обратиться к жене.

— А я горжусь своим рабочим халатом. — Гумры выпрямилась, сверкнула молодыми глазами и неожиданно взяла в руки метлу. — Ну как, идет мне эта метла, сосед, скажи-ка?

— Не хватает только фотографа! — заметил я.

Посалак довольно улыбнулся.

— Не скажешь, что обыкновенный дворник, прямо-таки вождь индейцев!

— Кому доверена такая большая метла, тот и в самом деле необыкновенный человек! — с улыбкой произнесла Гумры и добавила; — Я думаю, великое открытие сделал тот, кто изобрел метлу и веник. Доверили бы мне, я этой метлой подмела бы и в душах некоторых людишек! Представляю, что бы я из них повыгребла! Уж я бы навела порядок!

— Верю, душа моя, верю, — засмеялся Посалак. — Но ты пока оставь свою метлу и давай пить чай, а то остынет.

Посалак работает в сберкассе. И ездит туда на велосипеде. Соседи посмеиваются над Посалаком. Решил пошутить и я.