Вангол - Владимир Прасолов

— Иван Степаныч, почему не разбудил на подмену?

Сержант встал по стойке «смирно» и, часто-часто моргая глазами, ответил:

— Виноват, товарищ капитан, не буду оправдываться, уснул я на посту, простить себе не могу, как первогодок какой!

Макушев смотрел на сержанта, который, волнуясь и сокрушаясь, признался в воинском преступлении и готов был пойти под трибунал. Он не знал, что сказать. Не раз наказывал часовых в лагерях за сон на посту, но это было в другое время и в других обстоятельствах. А сейчас перед ним стоял человек, ещё вчера спасший ему жизнь. Он мог бы придумать и другой ответ, но не позволил себе солгать. Честно признался и мужественно ждал решения старшего по званию. Макушев думал, что ответить этому хорошему солдату в сержантских петлицах.

— Разрешите вмешаться в разговор, товарищ капитан? — спросил проснувшийся Вангол.

Макушев посмотрел на него и, даже не успев ответить, услышал то, что сразу сняло с него необходимость принимать решение.

— Не виноват сержант в том, что уснул. Это я его усыпил, обстановка позволяла всем выспаться, вот я и принял такое решение, — спокойно улыбаясь, сказал Вангол.

Недоумённые взгляды сержанта и капитана сошлись на Ванголе.

— Ты хочешь сказать, что ты можешь вот так просто усыпить человека? — спросил Макушев.

— Да, могу, — ответил Вангол и показал на сержанта. При взгляде на сержанта лицо Макушева застыло от изумления. Сержант стоял по стойке «смирно» и спал с открытыми глазами. Макушев поднялся и подошёл к сержанту, поводил перед его глазами ладонью и обошёл вокруг. Сержант спал, это было очевидно. Макушев подошёл к Ванголу и, глядя ему в глаза, спросил:

— Как это может быть?

— Спецподготовка, капитан, в общем, гипноз. Сейчас он проснётся и забудет о том, что проспал дежурство, освободим его сознание от чувства вины. Он в самом деле не виноват. Ты бы сел, капитан.

Макушев отошёл и сел.

— Так вот, товарищ капитан, выходить надо вон в ту сторону. Как раз выйдем к дороге, — как ни в чём не бывало произнёс сержант.

Макушев посмотрел на него и, качнув головой, всё ещё удивляясь происходящему и соглашаясь с Ванголом, сказал:

— Вольно, сержант, не на плацу же, садись, надо обдумать.

Сержант, удобно расположившись рядом, стал убеждённо доказывать, что он не ошибается в направлении.

Ничто не говорило о том, что происходило с ним пару минут назад. Макушев изредка поглядывал на Вангола. Тот спокойно лежал на спине, покусывая зажатую в зубах травинку. «А, будь что будет!» — решил Макушев и, прервав сержанта, спросил:

— Вангол, что будем делать?

— По направлению сержант прав. Через тридцать минут марш-бросок на северо-восток, через двенадцать километров лесная дорога, по которой выйдем на тракт. Там, скорее всего, немцы, но будем надеяться, что проскочим. В крайнем случае будем ждать темноты и пройдём ночью. А дальше луга да перелески. Времени у нас немного. Пока немец не поймёт, что его надули, надо уходить. Дойдём до своих и расстанемся. У вас своя задача, у меня своя. Вот так, товарищ капитан, — закончил Вангол и развязал вещмешок. — А сейчас лёгкий завтрак немецким паштетом с хлебом и украинским салом. — Заметив вопросительный взгляд сержанта, Вангол продолжил: — Угостили немецкие диверсанты при расставании. Очень приветливые парни были, доброжелательные. Всё наше добро желали себе заграбастать, да не получилось. Давайте подсаживайтесь.

Макушев и сержант с удовольствием присоединились к Ванголу. Вангол быстро жевал жестковатый немецкий хлеб, намазанный паштетом, и закусывал тонкими ломтями сала. Он вспомнил тех, чьи продукты сейчас со смаком уплетали его новые товарищи.

Когда он остался один с двумя немцами, притворяясь контуженым, многого наслушался от этих вояк. Они весело болтали между собой о том, что через два-три месяца, когда русские сдадут Москву и откатятся за Урал, они получат на Украине хорошие наделы земли и заживут, как настоящие арии. Долго спорили между собой, сколько молодых женщин славянского происхождения смогут сделать матерями и сколько нужно времени, чтобы был забыт их детьми язык матерей. Для этого женщины не должны говорить на родном языке. Значит, нужно будет ампутировать им языки. Тогда сто процентов гарантии ассимиляции. Говорить будут только немки. Через тридцать лет на этой процветающей земле будет жить только арийская раса. К такому решению они пришли, довольно похлопывая себя по бёдрам, долго хохотали, показывая жестами, как они будут объяснять рабыням свои желания и прихоти. А ещё лучше прямо сейчас приступать к выполнению этой важнейшей исторической миссии. Как ни крути, а кто-то на этой войне должен погибнуть.

Они рассуждали вполне серьёзно. Для сохранения ценнейшего немецкого генофонда просто необходимо поставить задачу перед наступающими армиям. Первое, что должен сделать немецкий солдат, ступив на эту землю, — овладеть женщиной!

Лучше бы Вангол не знал немецкого. Но, на беду этих верзил, он его знал хорошо и понял не только то, что они говорили. Он понял главное: то, что они говорили, они будут делать. Делать спокойно и хладнокровно, это неистребимо вошло в их психологию, в их напичканные «превосходством» мозги. Может быть, и не по их вине, однако исправить этих людей уже было нельзя. Их можно было только уничтожить. Единственное, что мог сделать Вангол для них, — убить так, чтобы они не почувствовали боли и мучений. Что он и сделал двумя короткими ударами, отправившими их на тот свет мгновенно и безболезненно. Прихватив их оружие и аккуратно упакованные продукты, пошёл догонять Макушева. Им это уже ни к чему, а тут ещё топать и топать.

— Ешьте плотно, следующий привал не скоро будет. — Разрезав хлеб и шмат сала на три части, Вангол пододвинул часть каждому. — Мало ли что в дороге случится.

Все молча понимающе кивнули.

Наскоро перекусив, Вангол вытащил из мешка рацию.

— «Зенит», «Зенит», я «Ветер», приём! — повторял и повторял Вангол. Уже потеряв надежду и готовясь снять наушники, Вангол услышал:

— «Ветер», «Ветер», я «Зенит», доложите обстановку.

— «Зенит», я «Ветер», задание выполнено, — коротко ответил Вангол.

— «Ветер», согласно радиоперехвату установлено, что предположительно в вашем квадрате немецкой разведгруппой захвачен начальник лагеря Битц, при нём документы, представляющие государственную важность. Ваша группа единственная имеет возможность пере хватить немцев. Координаты движения немецкой группы…

Вангол слушал и понимал, что «Зенит» введён в заблуждение и выполнять его приказ бессмысленно. Но сообщать об этом по рации будет крайне ошибочно. Немцы, вероятно, прекрасно слышат эфир. Дать информацию о том, что Битц убит, а документы движутся совсем в другом направлении, нельзя.

— «Зенит», я «Ветер», приступаю к выполнению задачи, — ответил по рации Вангол и снял наушники.

— Что за задача? — спросил Макушев.

— Задача у нас, товарищ капитан, одна: выйти к своим живыми, — ответил Вангол, сматывая антенну рации. — Только мы знаем, кто завладел документами, и теперь только мы можем их найти. А для этого в первую очередь нужно выбраться из этой кутерьмы живыми.

— Какими документами? — спросил Степаныч.

— Очень важными, сержант, важными до такой степени, что их нужно найти и уничтожить, чего бы это ни стоило, — сказал Макушев, поглядев Ванголу в глаза.

Вангол успокоил капитана:

— Я того же мнения. Они одинаково опасны, в чьи бы руки ни попали.

— Как их искать? — озадаченно спросил сержант.

— По следу, сержант, по следу, — ответил, улыбаясь, Вангол.

Через несколько минут они двинулись на северо-восток.

— Что толку от этой строевой подготовки! Как идиоты, по четыре часа в день меряем этот пыльный пустырь туда-сюда, туда-сюда!

Жара, дубовые сапоги, рвущие кожу пяток. Пропитавшиеся до соли потом гимнастёрки и тучи комаров, постоянно висящая в воздухе пыль из-под сотен топающих сапог. Вместо Москвы, о которой оба мечтали, Костя и Колька попали в Восточный Казахстан, где в небольшом посёлке или ауле, название которого они так и не смогли запомнить, уже почти месяц формировалась их часть. Сиплый голос злого, всегда недовольного старшины заставил их подняться с земли, где под тощим кустарником, ища тени, они устроились отдохнуть после обеда.

— Чё расселись! Быстро в казарму, ща вам лекцию читать будут!

В сбитом из досок покосившемся от времени сарае, с нарами из таких же старых досок, по центру стоял стол, сделанный из двери. Несколько рядов лавок тесно были заполнены измученными муштрой, жарой и вонючей водой мобилизованными.

— Встать! Смирно! — сипло проорал старшина и, повернувшись к выходу, застыл в позе петуха, готового к утренней перекличке.

В сарай вошёл крепкого телосложения военный лет сорока — сорока пяти. Его чистая, отглаженная форма, вычищенные до блеска сапоги и аккуратно сидевшая на бритой голове фуражка не вписывались в окружающее. Выслушав доклад старшины, кивнул и, оглядев застывших по стойке «смирно» людей, махнул рукой: «Вольно!»