Седьмой круг ада - Игорь Болгарин

Фролов переложил из кармана снятого костюма в вечерний те мелкие вещицы, без которых не обходится человек даже в минуты отдыха: портмоне, часы, блокнот, визитные карточки… Уже подойдя к двери, он вдруг вернулся, вынул из внутреннего кармана смокинга небольшой пакет из плотной непромокаемой бумаги, положил его на дно кофра и прикрыл сорочками…

Был вечер. Стемнело, но знойная духота не спешила покинуть город: стены домов, раскаленные камни мостовой возвращали накопленное за день тепло. Выйдя из вестибюля, Фролов в нерешительности остановился: день выдался хлопотным, трудным, хотелось пройтись по свежему воздуху.

– Добрый вечер, господин Федотов! – поздоровался, останавливаясь рядом, худощавый, высокий человек с тонкими чертами лица. Заметив удивленный взгляд Фролова, доброжелательно улыбнулся. – Мы с вами вместе путешествовали на «Кирасоне». Позвольте напомнить – граф Красовский.

– Да-да! Простите, граф, что узнал не сразу… – Фролов учтиво поклонился. – И вы остановились здесь?

– Нет, в «Бристоле». Там тоже отличные номера и превосходная кухня. Но меньше толкотни, ибо лучшей гостиницей в городе считается все-таки «Кист». – Сделав паузу, он опять улыбнулся. – Вечерний моцион?

– Да, хотел немного прогуляться, а потом поужинать.

– Позвольте составить вам компанию?

– Буду рад, граф. Остается только выяснить, где мы решим сегодня ужинать: здесь, в «Кисте», или в вашем «Бристоле»?

– Вы не станете возражать, если я предложу третье место? В «Лиссабоне» сегодня подают лангусты.

Прогуливаясь, они медленно шли по городу. Красовский оказался человеком общительным и небезынтересным. Чувствовалось, что он повидал мир и людей.

В ресторане «Лиссабон» было светло и богато. Они выбрали затененный высокой пальмой угловой столик. Неподалеку виднелись прикрытые бархатными портьерами отдельные кабинеты. Вдали возвышалась эстрада. В зале сидели чопорные, сановного вида мужчины в визитках, раздобревшие спекулянты, бывшие фабриканты и помещики, офицеры – преимущественно старшие, ну и само собой – дамы в платьях с глубоким декольте и с зазывным блеском глаз, не совсем определенного возраста, но вполне определенного поведения…

Молчаливый лакей в черном фраке быстро накрыл стол, поклонился и как-то сразу, будто сквозь землю провалившись, исчез. Выпили за знакомство. Красовский хотел тут же снова налить, но Фролов попридержал его руку:

– Надеюсь, вы никуда не торопитесь, граф? – Он аккуратно разделил розовое мясо лангуста на кусочки и с наслаждением ел, говоря при этом: – Водка, это верно, возбуждает аппетит. Но, заметьте, отбивает вкус у пищи. А к еде, по моему убеждению, надо относиться со священным трепетом, целиком уходя в этот процесс, – только тогда придет истинное наслаждение. – Он произнес это с едва уловимым оттенком иронии. – Так, по крайней мере, некогда учил меня мой добрый старший друг в одном из лучших ресторанов Парижа… С удовольствием вернулся бы туда, но – увы! – дела требуют моего присутствия здесь. А что, если не секрет, привело в Севастополь вас, граф?

– Как вам сказать… – Красовский наполнил рюмки. – Пожалуй, так: миссия.

– Даже? Даль, насколько я помню, трактует это слово так: посольство, посланник с чинами своими или же сообщество духовенства, посылаемое для обращения иноверцев. К духовному сословию вы не принадлежите… Значит, служите на дипломатическом поприще?

– Чувствуется, что вы заканчивали реальное, а не классическую, как я, гимназию, – улыбнулся Красовский. – У нас главное внимание уделялось гуманитарным наукам, а у вас – точным. У Даля есть еще и другое толкование слова «миссия»: подсыльный, заговорщик, тайно подосланный… – Красовский взял рюмку, повертел ее в руках. – Я к тому, что у слова «миссия» множество толкований, какое-то из них подходит мне, какое-то вам… Вот и давайте выпьем за успех наших миссий.

За разговором они не заметили, что на эстраду вышли оркестранты. По залу поплыли томные, меланхоличные звуки танго. Красовский склонился к Фролову:

– Скрипача видите? Пожилой, с седой шевелюрой. Московская знаменитость… Владелец ресторана вообще падок до знаменитостей: то у него Левашова танцует, то Вертинский поет…

Чуть позже, когда на эстраде появился высокий и какой-то нескладный куплетист в белом фраке, Красовский оживился:

– А это – чисто местная знаменитость. Прославился «Молитвой офицера». Не слышали? Эта песня родилась после новороссийской катастрофы – тогда казалось, что все кончено, и никто не знал, что будет завтра. Впрочем, держу пари, нашу знаменитость и сегодня без «Молитвы» не отпустят!

И действительно, едва артист допел фривольные куплеты и начал раскланиваться, кто-то крикнул:

– «Молитву»!

– «Молитву»! Просим «Молитву»!.. – подхватили на разные голоса в зале.

Оркестр негромко заиграл грустную, похожую на похоронную музыку. Куплетист, заламывая руки и глядя в потолок, скорбно запел:

Христос всеблагий, всесвятый бесконечно,Услыши молитву мою!..

В зале стало тихо. Фролов с удивлением обнаружил, что присутствующие не просто слушают – внимают. С отрешенными лицами, словно и не ресторан это, а церковь. В песне говорилось о страданиях русского офицера, которого не понял и не поддержал в тяжкую годину выпавших России испытаний народ:

Для нас он воздвиг погребальные дрогиИ грязью нас всех закидал…

Топорные, глупые слова, но офицеры страдальчески морщились, женщины плакали.

Фролов заметил, как из отдельного кабинета вышел и остановился моложавый генерал, сопровождаемый адъютантом. Лицо высокого, плечистого генерала было мертвенно-бледным.

Увидел его и куплетист – теперь он смотрел уже не в потолок, а на генерала и руки к нему протягивал, будто это сам Господь Бог, услышав стенания исполнителя, спустился с небес в пьяное застолье:

Тогда, пережив бесконечные муки,Мы знаменем светлым ХристаПротянем к союзникам доблестным рукиИ скажем: «Подайте во имя Христа!»

Песня кончилась. Несколько мгновений стояла тишина, потом зал взорвался аплодисментами. Когда аплодисменты утихли, генерал громко, будто на плацу, скомандовал:

– Господин актер, ко мне!

«Слащов!.. – прошелестело по залу. – Генерал Слащов!..» И опять наступила тишина, только теперь напряженная. Куплетист подбежал к Слащову, вытянулся.

– Почему не на фронте? – спокойно, чуть ли не равнодушно спросил генерал.

– Признан безбилетником… Но, как истинно русский человек и патриот, долг свой в меру сил и таланта выполняю…

Ничего не изменилось в лице Слащова, только ноздри хищного с горбинкой носа затрепетали.