Наследство - Кэтрин Вебб

Я много размышляю о Кэролайн и Мередит. Думаю, что сказал Динни о том, что злые, холодные и агрессивные люди — все они несчастливы. Они так ведут себя потому, что им плохо. Мне трудно проникнуться симпатией и сочувствием к Мередит, слишком уж тяжелые детские воспоминания связаны с ней. Но сейчас, когда ее уже нет, я могу хотя бы попытаться. Ее жизнь была полна разочарований, а единственная попытка сбежать из холодного, лишенного любви дома окончилась крахом. Еще труднее сочувствовать Кэролайн, которую я никогда толком не знала, которая решилась бросить одного ребенка, а потом растила второго, не дав ему любви. Из этого легко было бы заключить, что она была неспособна любить. Не могла, не умела. Была слишком равнодушной, родилась с таким изъяном. Но я нашла последнее письмо, написанное ею, уже в старости, и теперь думаю о ней иначе.

Письмо долго еще лежало незамеченным в бюваре после того, как я уехала из усадьбы. Потому что Кэролайн никому его не отправила, разумеется, даже не оторвала листок от стопки писчей бумаги. Там он и оставался все это время, под самой обложкой, даже трафарет с линейками для ровных строчек письма остался подложенным под него. Тонкие, похожие на паутину каракули, шатаясь, скачут по листу. Датировано письмо 1983 годом. Ей к тому времени уже перевалило за сто лет, она слабела и знала, что умирает. Может быть, именно потому и написала это письмо. Поэтому, вероятно, она забыла, что ей некому послать его, что никто его не прочитает, пока оно не попало ко мне в руки, больше четверти века спустя.

Любимейший мой Корин!

Как же много лет прошло с тех пор, как я потеряла тебя, я уже сбилась со счета. Я стала старухой — такой старой, что мне давно пора умереть. Но что с того, ведь я ожидаю смерти с тех пор, как мы разлучились с тобой, любимый. Странно, но все долгие годы, проведенные в Англии, кажутся мне смутными, они прошли, как в тумане. Иногда я не могу вспомнить, не могу понять, что же я делала, чтобы заполнить такое долгое время, — я в самом деле не помню. Зато ясно помню каждый миг, прожитый рядом с тобой, мой любимый. Каждую секунду того драгоценного времени, когда я была твоей женой, когда мы были вместе. О, зачем ты умер? Зачем отправился на охоту в тот день? Сколько раз я вспоминала его, тот день, представляла, что все могло бы быть иначе. Я увидела бы, как ты вскакиваешь в седло, попросила бы тебя остаться, и ты не умер бы. И мне не пришлось бы провести столько мрачных, безрадостных лет без тебя. Иногда я убеждаю себя, что побежала за тобой следом, что остановила тебя, а позже испытываю настоящее потрясение, вспомнив и осознав, что ты все же меня покинул. Это невыносимо больно, но я повторяю это снова и снова.

Я совершила ужасную вещь, Корин. Непростительную. Чудовищную. Я попыталась сбежать от нее в Европу, но исправить ничего не могу. Единственное утешение мое в том, что сама я не прощаю себя, я постоянно помню об этом. Может быть, нынешняя моя жизнь — это достаточное искупление? Но нет, никакого наказания недостаточно за содеянное мной. Я молюсь, чтобы, ты никогда не узнал об этом, потому что, узнай ты об этом, ты не простил бы мне, перестал бы меня любить, а этого я не сумела бы вынести. Я молюсь, чтобы не было Бога, чтобы не было ада и рая, чтобы ты не мог смотреть оттуда сверху на нас, не увидел бы, какие преступления я совершила. И ведь я никогда не смогу соединиться с тобой на небесах, где ты, по-видимому, находишься. Моя душа, когда умру, наверняка попадет в преисподнюю. Ну, а ты, разве мог ты попасть куда-то, кроме рая, любовь моя? Ты ведь был ангелом уже здесь, на земле. Жизнь с тобой была единственным счастливым временем за все эти долгие годы. Только тогда я радовалась тому, что живу, а с тех пор все для меня — лишь прах и пепел. Как давно ты лежишь в пустынной прерии! Прошли эпохи с тех пор, как я видела тебя в последний раз. Целые миры могли родиться и снова погибнуть за века, минувшие с тех пор, как мы последний раз касались друг друга.

Ах, если бы мне хоть разок, хоть краешком глаза взглянуть на тебя, прежде чем умру. Где-то в глубине души я верю, что так было бы справедливо — что, если бы этот мир был справедливым местом, мне позволили бы на секундочку обнять тебя и утешиться после стольких лет разлуки. Утешиться, несмотря на то что я натворила в безумии и отчаянии скорби, какую ошибку совершила и еще усугубила ее позже — и усугубляла ее с тех пор постоянно, собственными руками. Но этого не произойдет. Я умру и буду забыта, как некогда умер ты. Но я никогда не забуду тебя, мой Корин, муж мой. Неважно, что еще я делала, главное — я всегда любила тебя и всегда буду тебя помнить.

Я постоянно читаю и перечитываю это письмо с тех пор, как нашла его несколько недель назад. Я уже выучила его строки наизусть, и каждое слово оставило зарубку в моем сердце. Такая глубокая тоска и скорбь способны затмить солнце в ясный день. Когда я чувствую, что оно слишком завладевает мной, я вспоминаю Бет. Ее преступление больше не висит над ней дамокловым мечом. Она освободилась от заклятия, не льет неутешных слез. Цепь разомкнута, и разорвать ее помогла я. Я вспоминаю об этом, и радуюсь, позволяю надежде заполнить мою душу. Мне никогда не узнать, что же сделала Кэролайн. Почему взяла ребенка и бежала в Англию, почему затем избавилась от него? Но без конца перечитывая письмо, я обратила внимание на одну деталь: она ни разу не упоминает о сыне. Если это ее ребенок и Корин — его отец, почему она не говорит о нем? Почему не рассказывает Корину о его сыне? Не пытается оправдаться, объяснить причины, по которым она его бросила? Возможно, это и есть то самое преступление, о котором, как она надеется, Корин никогда не узнает, хотя письмо явно указывает: речь идет о чем-то, что случилось еще в Америке, до ее бегства. И то, что она бросила ребенка, кажется необъяснимым, в это просто трудно поверить, если учесть, как сильно и беззаветно она любила его отца. Я вспоминаю смуглую девушку, прислуживавшую когда-то на летнем балу, — девушку, которую Кэролайн называла Сорокой. Волосы у нее были черные, как вороново крыло, как у Динни. Я никогда не узнаю этого наверняка, но недомолвки в письме намекают на настоящее преступление, и это заставляет меня усомниться в сделанных ранее выводах относительно нашего с Динни кровного родства.

Пару недель назад Бет приезжала ко мне погостить. Ей бы, по-моему, хотелось, чтобы я выбрала другой поселок, однако она уже свыкается с этой мыслью. Во всяком случае, она уже не избегает этого места, как прежде.

— Тебя не смущает, что дом постоянно мозолит глаза? — спросила она.

Выражение ее лица в последнее время постоянно меняется. Раньше мимика была бедной, словно что-то ее сковывало, но теперь это ушло. Гримаски появляются и улетают, как воздушные шарики. А что до меня… может, я и перееду, поселюсь в другом месте, со временем. Я ничего не жду, но думаю, что должна быть там, где Динни сможет меня найти. Должна дождаться следующего раза. В конце концов, у него есть причины стремиться сюда. И вовсе не только из-за меня и моего к нему влечения. У него здесь мать, сестра, племянница. Уверена, Хани обязательно даст мне знать, если он вернется.

Я так рада за Бет, что при одном взгляде на нее настроение у меня сразу повышается. Чудесного исцеления, понятное дело, не произошло, но все же она чувствует себя не в пример лучше. Она получила возможность разделить с Динни вину за происшедшее и больше не считает, что она, и только она одна виновна в том, что случилось с Генри Кэлкоттом. Теперь, когда мы знаем правду, представления о том, что правильно и неправильно в этом трагическом происшествии, оказались более размытыми. Она не отняла жизнь, только переменила ее. Появился даже намек на некую свободу маневра, оттенок серого сменил черно-белые тона — в рассуждении о том, к худу или к добру оказались эти перемены. Так что о чуде и речи нет, но сейчас она хотя бы говорит со мной, обсуждает то, что случилось, и, как только она осмелилась остановиться и оглянуться, события прошлого перестали преследовать ее по пятам, как было все эти годы. Я замечаю явные улучшения, их видит и Эдди, хотя пока он меня ни о чем не расспрашивал. Не думаю, что ему важно знать, что именно переменилось, главное, он рад.

Нужно время, чтобы изменить свое мнение о людях, особенно, если долгие годы ты видел их в определенном свете или не видел вообще. Я все равно видела перед собой Гарри, когда Динни сказал, что это Генри. И самого Динни я видела прежним, таким, как всегда, и всегда любила его. Я твержу себе, что и ему нужно время, чтобы увидеть меня другой, осознать, что я больше не ребенок, не маленькая надоеда, не младшая сестренка Бет, или как там он меня воспринимает. Возможно, пока слишком рано, время еще не пришло, но оно придет, я в это верю. Относительно участка, где издавна было позволено останавливаться Динсдейлам, разразился жестокий скандал. Застройщик был категорически против того, чтобы орда каких-то бродяг разбивала лагерь в общественном парке рядом с его новым приобретением. В итоге этот участок вместе с частью леса и пастбищем был продан соседнему фермеру. Он давний знакомый и друг Динсдейлов, поэтому стоянка по-прежнему к их услугам, ждет их. Ждет его. Чудесное место, особенно летом, зеленое, укромное и отныне безопасное.