Майлз Уоллингфорд - Джеймс Купер

Когда рассвело, нашему взору представилась ужасная картина. Океан являл собой совершенный хаос; зеленые, словно от злобы, пятна перемежались яростной пеной. Тучи закрывали солнце, и буря, казалось, быстро приближалась к своей высшей точке. В десять часов мы промчались мимо американского судна, на палубе которого не было ничего, кроме фок-мачты. Как и мы, оно шло по ветру, но мы делали три фута против его двух. Спустя полчаса мы стали свидетелями страшного зрелища — на наших глазах исчез в пучине английский бриг. Он лежал в дрейфе, прямо по курсу, и я как раз смотрел на него с брашпиля, стараясь сообразить, не следует ли нам тоже стать к ветру, чтобы продержаться до конца бури. Вдруг бриг качнулся и пошел под воду, как ныряющий дельфин. Не знаю, что послужило причиной этого бедствия; через пять минут мы оказались совсем близко от места катастрофы, но не обнаружили никаких ее следов, даже ганшпута, хоть и смотрели во все глаза в надежде подобрать хоть кого-нибудь, кто успел уцепиться за мачту. О том, чтобы остановиться, не могло быть и речи — с равным успехом тот, кто не понимает по-немецки, может надеяться прочесть на верстовом столбе немецкое слово, пролетая мимо в вагоне поезда.

Ровно в полдень наш фор-марсель сорвало с рея. Одно за другим отлетали крепления, а затем унесло весь парус. Огромное полотнище сотрясало ветром с такой силой, что, того и гляди, с корабля содрало бы фок-мачту. Эти рывки длились около трех минут, как вдруг раздался хлопок — и парус разорвался в клочья. Через десять минут мы остались без грот-марселя. Этот парус целиком отделился от рея; казалось, будто какое-то невидимое судно выстрелом из пушки подает сигнал бедствия. Ликтрос, шкоты, штык-болты и риф-сезни держались на своих местах, а полотно выдрало одновременно с четырех сторон паруса. То, что последовало, не поддается описанию. Сорвавшаяся с мачты часть грот-марселя полетела вперед и, прилипнув к фор-марсу сзади, как бы распростерлась на марсе, гарпинсах, такелаже и других преградах на своем пути. Это довершило дело. Один за другим болты фокового такелажа стали срываться или обламываться — каждый отскакивал с громким треском — и все принадлежности фок-мачты, перелетев через нос судна, попадали с палубы за борт. Не выдержав страшного давления, подломилась грот-стеньга, увлекая за собой крюйс-брам-стеньгу.

От скопления огромного количества громоздких снастей перед носом «Рассвета» при стоявших задних мачтах корму занесло в сторону, и, несмотря на то, что Марбл, стоявший у штурвала, старался как мог удержать судно, оно сбилось с курса. Волны тотчас с бешеной силой обрушились на него, сметая с палубы даже баркас и камбуз и вместе с ними унося со шкафута подветренный фальшборт. Наб в тот момент находился в баркасе, разыскивая какую-то хранившуюся там вещь; я успел увидеть только, как бедняга вместе с баркасом на гребне волны перелетает через борт судна, подобно пузырьку на поверхности бурного потока. Диоген в ту минуту подошел к своей печи, чтобы присмотреть за незамысловатым обедом, который он пытался состряпать, и схватился за нее как за самый массивный из всех окружавших его предметов, но и печь смыло за борт, так что и Диогена мы больше не видели. Марбл находился в относительно безопасном месте, у штурвала, и держался на ногах, несмотря на то, что вода поднялась ему чуть не до самых плеч. Меня спас только такелаж грот-мачты, к которому меня прибило и где я просто-напросто застрял.

Я мог только восхищаться хладнокровием и выдержкой Марбла даже в такую страшную минуту! Прежде всего он резко переложил руль на ветер и закрепил штурвал — это было самое разумное из того, что можно было сделать в нашем положении. Он поступил так, повинуясь инстинкту, который позволяет моряку действовать в самых ужасных обстоятельствах, почти не рассуждая, подобно тому, как все мы зажмуриваем глаза, пытаясь защитить их от опасности. Потом он окинул взглядом палубу и ринулся к борту, захватив конец каната, чтобы бросить его Диогену, если кок всплывет рядом с судном.

К тому времени, когда он убедился, что его усилия напрасны, я тоже спустился на палубу, и мы стояли друг против друга среди следов разорения и гибели. Марбл схватил меня за руку, и его взгляд был красноречивей всяких слов. Я прочел в нем радость, которую он испытал, увидев меня живым, и его решимость разделить мою долю. И все же как мало он надеялся на спасение! Кто не желал бы, чтобы так смотрел на него товарищ в разгар битвы; однако этот взгляд не предвещал победы.

Во многих отношениях судно находилось бы теперь в более выгодном положении, чем прежде, если бы не обломки рангоута. Спереди все мачты перекинулись через подветренную скулу и лежали так, что, будь у нас сильная команда, мы бы без труда избавились от них; но теперь нам пришлось оставить все как есть. Мы, правда, могли обрубить такелаж и принялись за работу почти наугад. Однако нижний конец фок-мачты лежал на баке, где он перемалывал все вокруг себя на куски, когда вздымалась и опадала волна. Все фальшборты в этой части судна грозили отлететь в любую минуту, а еще я боялся, что вырвет крамбол и образуется большая течь. Мы и без того зачерпнули достаточно воды; баркас, камбуз, бочки с водой, запасные мачты, вылетая за борт, выломали верхнюю оконечность шпангоута и другие опоры, так что планширь раскололся и вода быстро проникала внутрь каждый раз, когда «Рассвет» подветренным бортом погружался в воду. Сахар и кофе я похоронил сразу же, как только увидел, что произошло на верхней палубе, и теперь надеялся только спасти само судно.

Мы с Марблом не привыкли отчаиваться. Если бы даже мой помощник очутился на доске посреди Атлантического океана, я уверен, он бы и тогда принялся наскоро сооружать аварийную мачту, отщепив кусок от корпуса своего «судна» и растянув на нем рубашку вместо паруса. Я никогда не встречал такого прирожденного моряка, как Марбл; когда одно средство оказывалось негодным, он неизменно принимался искать новое. Однако мы не могли понять, стоит ли нам употреблять усилия, чтобы избавиться от фок-мачты. Если не считать повреждений, которые она произвела на баке, она все-таки была нужна нам; благодаря ей нос судна держался против ветра, и оно не испытывало такой сильной качки, что было существенно для нас, находившихся на палубе. Оттого, что на корме мачты остались, а передние рухнули, корму стало клонить под ветер, а благодаря тому, что сломанная фок-мачта образовала в воде опору, нос больше не уваливался, и мы шли гораздо ближе к ветру, чем обычно делают суда, лежащие в дрейфе. Правда, наружный конец упавших мачт повело под ветер, и, действуя подобно длинному рычагу, они постепенно толкали сломанный конец фок-мачты поперек бака, круша и ломая все, что было на планшире, и грозя снести нижнюю часть грота-штага. Из-за этого желательно было избавиться от обломка мачты, однако, оказавшись за бортом, его конец мог ударить в днище судна. Между тем, приняв во внимание все обстоятельства, мы решились отсечь сколько возможно такелажа и, если получится, дать обрубленным обломкам уплыть подальше от нас.