Период разделения Русской Церкви на две митрополии - Митрополит Макарий

В Вильне слухи об измене епископов и во главе их местного епархиального архиерея – митрополита производили великое смущение. И потому 13 июля виленские православные бурмистры, радцы и лавники отправили своих послов и просьбу к главному начальнику, или воеводе, Вильны, наивысшему гетману литовскому князю Криштофу Радзивиллу. В просьбе они извещали князя, что в народе русском, для которого настало теперь несчастное и плачевное время, происходят тревога и волнение от старших его в законе греческом, от владык и от самого митрополита, и притом не в одной только Вильне, но и во всех панствах его королевской милости. А это оттого, что владыки и митрополит, без ведома своих старших, отцов патриархов, от которых получают благословение, и без ведома всех духовных и светских людей закона греческого, вопреки своего долга и присяги устроивши между собою тайные съезды, умыслили поддаться Римскому папе, принять новый календарь, и, к великому вреду древнего христианского закона греческого, придумали между собою какие-то новшества и «артикулы», и «подписались» признать папу своим главою. Затем бурмистры с радцами и лавниками просили князя Радзивилла, чтобы он допустил к себе и благосклонно выслушал их послов, которым они поручили подробнее донести ему о всем деле, и чтобы он был для них, как живущих в его воеводстве, «помощью и оборонцем», а митрополиту напомнил своею грамотою об его пастырском долге. В то же время священники виленского Троицкого братства и особенно дидаскал братской школы Стефан Зизаний за несомненное разглашали в народе, что митрополит и владыки продали свою веру. Узнав об этом, Рагоза прислал в Вильну своего посланца, который старался убеждать всех, что слухи неверны. Но посланцу не поверили. Зизаний и за ним братские священники еще более и настойчивее стали говорить в своих проповедях против своих недостойных архипастырей. Тогда митрополит прислал этим священникам и Зизанию свою грамоту (от 16 июля), которою строго предостерегал их, чтобы они не рассеивали ложного слуха и не возмущали народа, а в противном случае угрожал отлучить их от Церкви и как бунтовщиков предать королевскому суду.

В Новогродке первым противником унии явился сам воевода Скумин. Он вошел в сношение с князем Острожским и просил его ходатайствовать пред королем о созвании где-либо съезда или Собора, на котором православные миряне могли бы порассудить об этом с своими заблуждающимися пастырями. А потом, посетив Вильну, беседовал о замысле епископов с бурмистрами и со всею радою виленскою и, узнав, что они шлют своего посланца к князю Острожскому просить его совета и помощи в таком от века неслыханном и прискорбном деле, присоединил и свою просьбу о том же и вновь написал князю (от 18 июля), чтобы он исходатайствовал у короля дозволение созвать съезд или Собор православных, духовных и мирян, если не в Новогродке, то в Гродне или Бресте.

В последних числах июня Потей и Терлецкий отправились в Краков, и на пути Потей заехал по своим делам в Люблин, как и уведомлял князя Острожского еще в письме от 16 июня. Здесь-то желание Потея, выраженное в том же письме, исполнилось: он имел случай видеться с князем Острожским благодаря стараниям воеводы подляшского князя Заславского. При личном свидании с Острожским Потей показал ему подлинные грамоты владык об унии за их подписями и печатьми, рассказал подробно все дело, как и с какого времени оно началось и кто был первым его виновником. Потом предложил князю, чтобы он поступил с грамотами об унии по своему усмотрению, хотя бы даже сжег их, но только бы сам начал вновь это святое дело и стал во главе его. Наконец, павши к ногам князя, со слезами просил, чтобы он сам с своим могуществом взялся за это дело, к которому сам же прежде подал повод, и чтобы довел дело до конца, – и тогда все владыки будут слушаться его, князя, во всем и ничего более не станут делать без его воли. Острожский выслушал слова Потея благосклонно и сказал, чтобы владыки ходатайствовали пред королем о созвании Собора, а он, князь, готов употребить на том Соборе все усилия, чтобы постановление об унии могло состояться с согласия всего христианства. Потей обещался исполнить волю князя и сдержал свое слово. Когда оба епископа. Владимирский и Луцкий, прибыли в Краков, они прежде всего представили королю грамоты об унии, подписанные владыками, и письмо от митрополита, а потом начали настоятельно просить короля о сознании Собора и говорили: «Мы сами подписались на унию, но нужно нам подумать и об овцах Христовых нашей паствы, чтобы и они с нами согласились». Особенно указывали на то, что князь Острожский, крепчайший столб и украшение православной Церкви в Литве, еще не согласился на унию и требует Собора. Король решился было уступить, хотели уже писать о Соборе грамоту митрополиту и универсалы. Но в это время до короля стали с разных сторон доходить известия, что русские и не думают о принятии унии, напротив, списываются между собою, чтобы ей противиться. Тогда король внезапно переменил свое намерение и совершенно отказал в созвании Собора.

Между тем, будучи весьма обрадован согласием владык на унию, король под влиянием своих советников принимал все меры для поддержания и дальнейшего движения этого дела. В один и тот же день (28 июля) изданы были королем разом три грамоты: одна к князю Острожскому, другая к митрополиту Рагозе, третья к старостам пограничных замков в Польше. В грамоте к Острожскому Сигизмунд III, уведомляя его как «передового человека в своей религии» о согласии владык подчиниться папе и соединиться с Римскою Церковию, выражал надежду, что князь, сколько известно сильно желавший дожить до унии, теперь утешится, возблагодарит Бога и будет содействовать ее успеху. Потом говорил, что вся христианская Церковь со времен апостолов признавала одного наместника святого Петра на престоле Римском и подчинялась ему, как свидетельствуют «сама наука и сознание св. докторов греческих», и что, пока Цареградский патриарх брал благословение от наместников Христовых, он благоденствовал, а когда начал выдавать себя за равного с ними, то подвергся вместе со всею своею паствою тяжкому игу неверных. Еще далее король извещал, будто Александрийский патриарх и епископы валахские, сербские и болгарские изъявили тогда чрез послов свою покорность папе, и снова выражал надежду, что князь поспешит своим содействием унии и тем окажет великую и вечную заслугу. «Что же касается до съезда или Собора, о котором просили нас сами ваши епископы, – писал король в заключение, – то он нам неугоден. Судить о делах спасения принадлежит власти пастырей; за ними и мы обязаны идти как за нашими пастырями, не испытывая, чему учат те, которых Дух Святой дал нам в вожди до конца жизни. Притом же такие съезды обыкновенно более затрудняют дела, нежели приносят какую-либо пользу. Впрочем, подробнее переговорить о всем от нашего имени с Вашею светлостию мы поручили князю Яну Жеславскому, воеводе подляшскому, и сильно желаем, чтобы ты для вечной славы и награды со всем усердием помогал своим епископам в их св. предприятии и чтил и жаловал их как своих пастырей». В грамоте к митрополиту король прежде всего изъявлял ему свою похвалу и благодарность за выраженную им в письме и чрез послов. Потея и Терлецкого, решимость отказаться от послушания Цареградскому патриарху и подчиниться вместе со всеми владыками папе; потом убеждал митрополита, чтобы он, не обращая внимания ни на что и не смущаясь никакими угрозами ни от кого, стоял твердо в своем добром намерении и старался довесть его до конца вместе с своею братиею и, наконец, давал обещание исполнить все представленные ему просьбы митрополита и владык и оставить во всей целости и неприкосновенности обряды и порядки их Церкви. А грамотою к пограничным старостам король приказывал, чтобы они не пропускали в Литву и Польшу никаких посланцев от патриархов, с их листами или и без листов, ко владыкам или к кому другому, самих посланцев задерживали, листы же у них отбирали и отсылали к королю. Этим уже исполнялась одна из просьб, заявленных владыками королю.

Спустя два дня (30 июля) он издал грамоту, обращенную не к митрополиту только и епископам, но и ко всему православному духовенству, которою отзывался как на эту, так и на некоторые другие их просьбы. Сказав о том, что он «часто» напоминал духовным греческого закона, особенно старшим, стараться о соединении в его владениях последователей греческой веры с римлянами и что наконец митрополит и все епископы единодушно положили соединиться с Римским Костелом и подчиниться папе, с сохранением только своих таинств и обрядов, король объявлял владыкам свою признательность и с своей стороны давал им и всему духовенству за себя и за своих преемников торжественное обязательство: а) не придавать никакой силы и значения неблагословениям и проклятиям, какие вздумали бы патриархи присылать в своих грамотах на духовенство и владык, принявших унию, и даже не пропускать таких грамот в пределы Литвы и Польши; б) не отнимать ни у кого из владык до самой их кончины их кафедр и церковных имений; в) уравнять русское духовенство в правах и вольностях с духовенством римским, согласно с грамотою короля Владислава, данною после Флорентийской унии, так как эту самую унию и принимает теперь русское духовенство. Еще чрез два дня (2 августа) король издал новую грамоту, в которой высказывал обещание исполнить не некоторые только, а все просьбы, изложенные в известных нам артикулах, или условиях, унии, которые представлены были ему Потеем и Терлецким от имени митрополита, епископов и всего духовенства. Исполнение этих просьб, перечисляемых в грамоте, должно было последовать, по словам короля, тотчас как окончательно состоится уния; только о двух просьбах он выразился не довольно решительно. «О месте в сенате (для митрополита и владык), – говорил король, – мы обещаем рассудить с панами радами нашими и с чинами Речи Посполитой, так как это дело принадлежит власти сейма... А чтобы монастыри и церкви русские не были обращаемы в костелы, это в наших королевских имениях мы запретим, но в имениях шляхетских сделать того не можем».