Тайна 21 июня 1941 - Владимир Чунихин

Объяснений много, но все они опровергаются всего одним соображением. Заключается оно вот в чём. Нет ни одного другого примера, где Сталин отказался бы от обвинения в измене, если считал, что измена имела место. Здесь Сталин никогда не «поступался принципами». Обратных примеров сколько угодно, а вот этого не было никогда. Так почему в данном случае он должен был поступить вопреки собственному обыкновению?

Кроме того, люди, выдвигающие подобные соображения, не принимают во внимание одну важную особенность такого рода процессов. Заключается она в том, что любой процесс можно было сделать негласным. И не просто негласным. Он мог быть засекречен так, что об осуждении обвиняемых даже их бывшие сослуживцы узнавали спустя многие годы. Не говоря уже о более широкой публике. Ярким примером этому служит то, что практически в это же время проходило следствие по делам высших офицеров ВВС и ПВО. Смушкевич, Рычагов, Штерн, за ними Птухин и Ионов — это только самые видные из них. Никого из них Сталин не постеснялся обвинить в измене и заговоре. И именно в это же самое время. Но сделано это было на закрытом процессе. И результаты его никто и никогда при Сталине не обнародовал. Это только сегодня создано такое впечатление, что уничтожили этих людей прилюдно, да так, что вся страна содрогнулась. На самом деле, об их осуждении широкая публика узнала только десятилетия спустя. А тогда их имена для окружающих просто исчезли с горизонта. Без объяснения причин.

Точно так же мог Сталин при желании сделать невидимым для окружающих и процесс по делу генерала Павлова.

Но это при желании. А здесь, как видим, желания такого у него не было. Тот же 1937 год показал, что Сталин вовсе не опасался никаких обвинений в том, что он назначал куда-то тех, кто потом оказывался «шпионом и предателем». Не просто гласно, но иногда подчёркнуто громогласно приговаривались тогда к жестоким приговорам люди, назначенные на свои посты именно Сталиным. Его это, как видим, совершенно не смущало. Враг коварен, хитёр, способен втереться в доверие к кому угодно, больше бдительности, товарищи.

Что же касается опасений, что войска будут паниковать в бою из-за постоянного ожидания генеральского предательства, то надо себе представлять тогдашнюю обстановку в войсках. До каких там генералов было дело рядовым солдатам? Тогда несколько выстрелов в тылу заставляли иногда бежать целые батальоны. Один крик «окружают» сминал тогда в повальное бегство сразу сотни и даже тысячи людей, какие уж здесь «генералы»…

Чтобы окончательно закрыть вопрос с неверием Сталина в заговор и измену генерала Павлова, хочу привести ещё одно обстоятельство.

Почти в самом начале войны был арестован, среди прочих высших офицеров, генерал армии Мерецков. Судя по протоколам допросов, к делу генерала Павлова его старались привязать довольно старательно. И в судебном заседании задавались Павлову вопросы о Мерецкове. Явно старались их поставить рядом, двух высших офицеров Красной Армии. Два генерала армии, это уже, как ни крути, целый заговор.

Однако, в результате, тема Мерецкова на суде так ни к чему обвинительному и не привела.

Потом, как известно, судьбы их резко разошлись. Генерал Павлов был осуждён и расстрелян. Генерал Мерецков был вскоре выпущен на свободу и возвращён в строй. Он, как известно, командовал затем рядом фронтов, стал Маршалом Советского Союза. Так вот. На мой взгляд, обсуждая вопрос о том, верил ли сам Сталин в измену и заговор, в котором участвовал генерал Павлов, надо всё время помнить и о судьбе маршала Мерецкова. Потому что, как относился в этом смысле Сталин к Мерецкову, так относиться должен был он в этом смысле и к генералу армии Павлову.

И здесь мы видим. Очевидно, что ни о каких подозрениях в отношении Мерецкова о его участии в заговоре у Сталина не осталось. Мерецков, повторю, мог в 1941 году незаметно для других «исчезнуть» на долгие годы. Но не исчез, а был назначен на ответственную работу. Командовал армией, затем фронтом. Мог ли Сталин назначить так высоко человека, которого он подозревал в измене? Нет, конечно. Даже при том, что существовал тогда явный голод на высшие командные кадры. Надо ведь понимать, что кадры нужны были не только толковые, но и абсолютно верные. Иначе какой смысл в их «толковости»? Кроме того. Один из редчайших орденов СССР, орден «Победы» Мерецков получил единственным из участников войны с Японией 1945 года. Назначение же в 1945 году командующим фронтом на Дальнем Востоке именно маршала Мерецкова было вызвано какими угодно соображениями, но это, конечно же, был уже вовсе не кадровый голод.

Думаю, всё это подтверждает полное доверие Сталина к лояльности Мерецкова. Но, если бы Сталин верил в измену и заговор генералов, тогда никогда такого благожелательного отношения к Мерецкову он бы не проявлял. Значит, ни в какие измену и заговор Сталин в данном случае не верил. И генерала Павлова в этом подозревать он, естественно, тоже не мог.

Из этого следует, что, дав указание о переквалификации дела генерала Павлова, Сталин руководствовался тем, что убедился в отсутствии его предательства. Без каких-либо сопутствующих соображений.

Но если уж, простите, сам Сталин, имея массу разносторонней информации по этому делу (всю её совокупность мы, естественно, даже и приблизительно не знаем), от обвинений генерала Павлова в измене отказался… Говорить об этой измене сегодня было бы и вовсе неправильно.

Кроме того, нигде, ни в трофейных документах, ни в последующих воспоминаниях немецких генералов, нет ни одного упоминания или даже намёка на то, что генерал Павлов лично или через кого-то имел какие-то связи с германской разведкой. Нет ни одного намёка или упоминания о существовании в Западном Особом военном округе какого-либо заговора, патронируемого ею.

Разговоры же о том, что навредить он мог чисто из собственной ненависти к СССР или Сталину, не совсем серьёзны. Потому, хотя бы, что на таких высотах романтики не обитают. Ударить по собственной армии, по собственному государству, поставить себя в положение изгоя с одной стороны и не иметь при этом каких-либо гарантий собственного благополучия с другой, это значило обречь себя на уничтожение. Отдав взамен всю свою жизнь, своё высокое положение, ордена, славу, признание. Наконец, благополучие и само существование своих родных и близких. За что?

Разговоры эти, кстати, нашли отражение и на суде.

Из протокола судебного заседания 22 июля 1941 года.

Показания генерала Павлова.

…Председательствующий: Свои показания от 21 июля 1941 г. вы заканчиваете так: «Будучи озлоблен тем обстоятельством, что многие ранее близкие мне командиры Красной Армии были арестованы и осуждены, я избрал самый верный способ мести — организацию поражения Красной Армии в войне с Германией… Я частично успел сделать то, что в свое время не удалось Тухачевскому и Уборевичу, то есть открыть фронт немцам»

Подсудимый: Никакого озлобления у меня никогда не было. У меня не было оснований быть озлобленным. Я был Героем Советского Союза. С прошлой верхушкой в армии я связан не был. На предварительном следствии меня в течение 15 дней допрашивали о заговоре. Я хотел скорее предстать перед судом и ему доложить о действительных поражениях армии. Поэтому я писал о злобе и называл себя тем, кем я никогда не был.

Председательствующий: Свои показания от 11 июля 1941 г. вы подтверждаете?

Подсудимый: Нет, это также вынужденные показания…

Действительно, какая озлобленность могла быть у человека, осыпанного сверх всякой меры регалиями и звёздами? Заметим. Слова эти читал, конечно же, Сталин. И словам этим вполне поверил. По той простой причине, что не было у генерала Павлова никаких вменяемых причин для того, чтобы предавать свою страну и свой народ.

Тогда что же произошло на самом деле?

Для начала необходимо не забывать одну простую вещь. Говорить о возможности измены можно было бы только при одном условии. Если бы все свои неудачные действия генерал Павлов совершал, будучи уверенным в неминуемом и скором нападении Германии на СССР. Одновременно понятно, что в том случае, если генерал Павлов в скорое германское нападение не верил, то объяснить его действия можно чем угодно, но только не изменой.

Разговор Павлова по телефону со Сталиным состоялся, судя по словам Голованова, менее чем за две недели до начала войны. Меняет ли это что-то в оценке слов генерала Павлова? На мой взгляд, конечно же, меняет.

Дело вот в чём.

Много имеется воспоминаний о том, что накануне войны с сопредельной стороны пограничники слышали шум моторов. Кто-то из наблюдателей видел признаки оживления на сопредельной территории. Отсюда и недоумение, как мог не увидеть и не услышать всего этого прибывший на границу генерал Павлов? Отсюда и подозрения, значит, говорил он Сталину заведомую неправду.