Отыграть назад - Джин Ханфф Корелиц

один внук, и, к счастью, я в силах помочь ему получить образование. Но он попросил меня никому об этом ни слова не говорить, так что я молчал.

Грейс вцепилась в кухонный стол, чтобы не пошатнуться.

– Пап, прости меня. Я бы тебя никогда об этом не попросила. Мы ни в чем не нуждались! Мы жили просто прекрасно!

– Знаю. Но он говорил очень убедительно. Напомнил мне, что детские онкологи не относятся к высокооплачиваемой категории врачей. Добавил, что не может вынести самой мысли о том, что тебе с Генри придется чем-то поступиться, потому что он не очень много зарабатывает. Что по отношению к вам это нечестно и несправедливо.

Грейс покачала головой.

– В мае… Тогда он уже даже не работал. Мне сказали – в смысле, полицейские рассказали, – что, по-моему, в феврале состоялись судебные слушания о наложении на него дисциплинарного взыскания. Потом его уволили. Я ни малейшего понятия об этом не имела.

Отец оперся о кухонный стол, сцепив пальцы рук и закрыв глаза.

– Я дал ему сто тысяч долларов, – поведал он. – Мне не хотелось, чтобы он снова обращался ко мне за помощью. Не хотелось, чтобы ты пришла просить у меня поддержки. Я думал, все это для того, чтобы заплатить за обучение.

– Ну, – мрачно протянула Грейс, – может, и плата за обучение, но не за Генри. Джонатан платил за другого ребенка. Я, наконец, сама об этом догадалась.

– За кого?.. Что-то я не пойму. Разве это был не младенец?

– За старшего ребенка. Он был пациентом Джонатана в Мемориале. Так они и познакомились. Потом мальчик отправился учиться в Рирден. А директор… Похоже, он поверил, что мы с Джонатаном являлись, так сказать, спонсорами Мигеля. Возможно, оттого, что мальчик излечился от рака, а Джонатан был его лечащим врачом. Но об этом мальчике я ничего не знала. Я считала, что он учится на стипендию, – вздохнула Грейс. – Но стипендию эту выплачивал Джонатан. То есть на самом деле ее платил ты. Прости меня, пап.

Отец покачал головой. Когда Грейс снова на него посмотрела, то вдруг заметила, что он весь дрожит.

– Пап?

– Нет, все нормально.

– Прости меня, – повторила она.

– Нет. Не надо извиняться. Я просто… очень злюсь на себя. Злюсь на него, но больше всего – на себя. Как я мог допустить, чтобы он сотворил такое с тобой?

И только тут Грейс поняла, как сильно отец переживает из-за сложившейся ситуации. Не исключено, что переживает уже давно, и сама Грейс этому способствовала. Долгие годы она представала перед отцом удачно и успешно вышедшей замуж, успешной в профессиональном плане, родившей прекрасного внука. При этом, несмотря на то что они часто виделись, тепла в их отношениях не было. Грейс поймала себя на мысли, что никогда не проявляла к отцу особого интереса, ее не интересовали ни его заботы, ни стремления, ни то, как складывалась его жизнь. Ни теперь, ни раньше. Она регулярно являлась на еженедельные ужины с разговорами на строго определенные темы, но не чувствовала близости между ними и верила, что и он не чувствует. И только сейчас поняла, что отец, скорее всего, хотел бы быть ближе к дочери.

И что, если это действительно так? Что, если все это время отец нуждался в ней, а она даже не хотела этого замечать? Но ведь она и сама в нем нуждалась! Так же, как нуждалась и в матери! Грейс же вела себя так, будто обязана справляться со всем самостоятельно, а за нарушения ее ждет страшное наказание. Как же она была тщеславна, думая, что всю жизнь сможет играть по собственным правилам!

– Не ты это допустил, – ответила она, поставив бокал. – Он сам все это натворил.

– Я-то считал, что помогаю вам с Генри, – продолжил отец. – Думал: ну, я же знаю, какая ты скрытная и отстраненная. Ты никогда бы не обратилась ко мне за помощью. Сам не знаю почему. Но на самом деле я был ему даже благодарен. Сказал спасибо за то, что он предоставил мне возможность помочь вам. – Он с горечью и отвращением покачал головой. Затем вздохнул. – Ева обожает дарить детям всякие штуки, – произнес он извинительным тоном. – Но ты никогда и ничего не хотела получать в подарок.

– О, я много чего хотела, – поправила отца Грейс. – Но все это у меня было. Или мне так казалось. Знаешь, желать то, что у тебя есть, – в этом, наверное, и состоит секрет счастья, – улыбнулась она. – Чей-то афоризм, забыла, чей именно.

На плите раздалось шипение. Грейс достала из ящика деревянную ложку и помешала суп.

– Иметь, что хочешь?

– Нет, хотеть то, что у тебя уже есть.

– Ах, как просто! – отозвался отец. Он немного приободрился, Грейс стало полегче. Она положила ложку и обняла отца.

Через пару секунд на пороге кухни объявился Генри.

– Фильм какой-то очень странный, – покачал он головой. – Все эти цветовые переходы. А астронавт только что превратился в младенца. Я не понимаю, что происходит.

– Я тоже ничего не понимал, – ответил ему дед. – Возможно, Стэнли Кубрик рассчитывал, что все его зрители будут под кайфом. Но, когда мы с твоей бабушкой смотрели этот фильм впервые, то перед сеансом выпили лишь по бокальчику мартини. И этого было явно недостаточно.

Грейс отправила деда и внука накрывать на стол. Со дня приезда они впервые собирались поесть в столовой. До этого они с Генри ели на диване, поставив тарелки на колени и закутавшись в одеяла. На самом деле и сейчас не стало значительно теплее. Потеплела сама атмосфера в доме.

Они ели суп, а потом семгу прямо на бубликах, потому что так больше всего нравилось Грейс. Она выпила еще вина и принялась за темный шоколад, с удивлением отметив, что тот вполне сносный. Для сочельника в холодном доме, во время бегства из прежней жизни, в компании с отцом и сыном, которым причинил страдания Джонатан Сакс, любовь всей ее жизни, шоколад ее не разочаровал. Завязался разговор о бейсболе, и так, обо всем понемногу – по крайней мере, между Генри и ее отцом. Грейс вдруг узнала, что в свое время отец регулярно ходил на матчи, в детстве и юности болел за команду под названием «Монреаль Экспос». Он даже знал, как вести счет, что на деле оказалось труднее, чем кажется. Он пообещал внуку обучить его всем тонкостям этой премудрости, возможно, даже завтра. Когда Генри отправился спать, они некоторое время посидели в молчании, которое теперь не вызывало неловкости, пока Фредерик Рейнхарт не спросил,