Отторжение - Инна Тронина

А я наслаждался покоем, холодным воздухом, который пах деревней и снегом. И всё-таки чувствовал, что не сказал Брагину самое главное. А что? Ковьяр погиб — это уже точно. Его убрали, скорее всего, те, кто не хотел иметь проблемы ни с Дарьей Ходза, ни со спецслужбами. Его просто не допустили в Петербург. Захваченный Никита Зосимович становился настолько опасным для авторитетов, в том числе и зарубежных, что они поспешили перерезать эту верёвочку. А то по ней мы вышли бы на влиятельные структуры преступного мира России, Европы, Америки, Азии.

Короче, шлёпнули хозяина свои же. Вероятно, что сектанты из «Аум синрикё». Впрочем, не обязательно, бойцов везде хватает. Автором идеи покушения мог быть кто угодно. В том числе и те заправилы, о которых нам не удалось узнать. Информированность Ковьяра, как любая медаль, имела две стороны. Будучи влиятельным и посвящённым во многие тайны, нужно иметь в виду печальный вариант развития событий. Ведь в этом случае твоя кончина выгодна очень многим.

Нынешним днём многие боссы по всей планете облегчённо вздохнули. Им стало гораздо спокойнее жить. Показания Ковьяра могли бы сильно ударить по их бизнесу, спровоцировать активность Интерпола. Не знаю, догадались ли компаньоны Никиты Зосимовича, что «стрелка» с Чёрной Вдовой была для него капканом. Может, да, может, нет. Во всяком случае, Дарья Ходза ещё никогда не была замечена в отступничестве от принципов, принятых в её кругу. Она слыла очень трудным партнёром даже для искушённых, матёрых коллег. А уж о том, что она могла немедленно выполнить просьбу какого-то мальчишки по кличке Божок, никто даже не мог и помыслить.

У меня сложилось впечатление, что Никиту Зосимовича просто списали в утиль. «Акела промахнулся», и этого оказалось достаточно. Свято место пусто не бывает. Значит, это место нужно как можно скорее освободить, а заодно обеспечить молчание Ковьяра. Чтобы с ним не случилось то же, что с Косаревым, его убрали ещё в Москве. На загородном шоссе, в сумерках, привели в исполнении приговор — легко и красиво.

Судя по тому, что убийцы знали о ближайших планах Ковьяра, они были близки к покойному лидеру. Знали, каким именно рейсом он вылетает из Москвы в Петербург. Так или иначе, но моя миссия выполнена. Не знаю, как сложится судьба империи Ковьяра. Скорее всего, она распадётся на отдельные группы, каждая из которых заживёт своей жизнью. Но того преступного сообщества, которое мне было поручено ликвидировать, уже нет, и никогда в прежнем виде не будет. Вряд ли найдётся человек, способный его возродить.

И последнее. Теперь можно сообщить матери Эдуарда Косарева о его гибели. Пусть приедет и заберёт тело. Чёрт, я всё не о том думаю… Не это главное. А ведь меня через минуту увезут отсюда в медицинском «Форде». И я не успею сказать Роману те слова, от которых зависит вся моя дальнейшая жизнь.

Мать с братом обязательно должны приехать вместе. Неизвестно, сколько времени я проваляюсь в госпитале, а семью нужно срочно увидеть. Мнение обо мне начальства не в счёт — я всё равно уйду. Сегодня понял, что старею, когда едва не погиб в обычной перестрелке.

Носилки установили внутри «Форда», и водитель уже хотел захлопнуть дверцы. Но я приподнялся и, преодолевая жуткую слабость, окликнул Романа.

— Что? Вы лежите, я всё слышу! — Брагин наполовину влез в салон. — Доктор, пожалуйста, подождите, — неожиданно кротко попросил наш терминатор.

— Скажите матери и брату, чтобы срочно, при любой возможности, выехали сюда — с детьми. Пусть бросят всё и — вперёд!

— Дайте дверь закрыть, — раздражённо велел врач. — Уже полчаса здесь стоим. А потом за осложнение спрос с меня. Договаривайтесь быстрее!..

Лицо врача стало пунцовым от ветра и злости. Водитель торопливо курил, закрывая ладонями от ветра огонёк сигареты. Фельдшерица прыгала от холода на высоких каблучках, и впалые щёки её подернулись сизым. Наверное, сильно замёрзла, и шмыгала носом.

— Роман, дословно так передайте: пусть брат достанет перстень из сейфа. Запасной ключ я оставил в верхнем ящике письменного стола, на брелоке. Кроме того, мне нужна кукла младшей дочери. Не забудьте! Кукла Нонны. Пусть мать об этом позаботится. А завтра я хочу увидеть Андрея. Мне надо попросить его кое о чём.

— Всё передам, как есть, — успокоил Брагин. — Только вы-то поправляйтесь. Всё, не буду больше мешать…

Он отступил в холод и снег. «Форд» тронулся с места. Я лежал и смотрел в потолок, на прямоугольный плафон. От белого халата, лежащего под головой, сильно пахло лекарствами. И я думал, что на сегодня дел у меня не осталось. А вот завтра приедет Озирский, и я изложу ему свою просьбу.

Уже было известно, что везут меня на Будапештскую улицу — в Институт скорой помощи имени профессора Джанелидзе — то есть в питерский «Склиф». Именно оттуда сегодня утром и ушёл Мохаммад.

— Лариса, Вирина сестрёнка двоюродная, детей не дала сюда везти…

Мать сидела около моей постели. В белом халате, слишком большом для неё, она походила не на медичку, а, скорее, на продавщицу молока и сыров. Маленькая, хрупкая, с обильной проседью в смоляных волосах, она по-прежнему была пикантна, мила. И эта глаза, похожие на ягоды чёрной рябины! Вот оно, кольцо с зеленоватой бирюзой на пальце, и в ушах — такие же серьги. Не те, что привёз Мишка из Чечни.

Из-под халата матери выглядывал серый костюм, который надевался только по торжественным случаям. Из косметики мать употребляла только простую коралловую помаду. Красить брови и ресницы ей не требовалось. И ногти она никогда не покрывала лаком — столько я себя помню. Для своих пятидесяти пять лет кубанская казачка Лиза Гай, а ныне Самохина, чудно сохранилась. Сзади, если покроет голову, её до сих пор можно принять за девушку.

Кстати, и мне всегда давали меньше истинного возраста. А вот Мишка выдался в отца. На вид ему двадцать пять, хоть на самом деле и двадцати нет. Он высокий, кряжистый, уже заматеревший на войне. И сейчас Михаил в форме, которую не прикрывает белый халат. На груди — орден, на физиономии — улыбка. Они пришли сюда недавно. Выбрались в Петербург через сутки после того, как получили известие о моём ранении.

Мать, разумеется, натащила всякой провизии. Она сильно испугалась, хоть Роман сразу же успокоил — раны жизни не угрожают. Мишка взял у рыдающей матери трубку и переговорил с Брагиным — деловито, по-мужски. Выяснил характер ранений и пришёл к выводу, что я отделался удачно. В Чечне он повидал и не то. Ребятам руки и ноги полностью отрывало. Ужасная эта война, ещё и потому, что убитым оказаться даже лучше, чем раненым.

Пацанам по восемнадцать лет, а они уже безнадёжные калеки. Как им дальше жить, когда всё кончится? В том, что через месяц-другой бойне придёт конец, Мишка не сомневается. Надо только загнать «духов» в горы и там прихлопнуть. Я же, вспоминая Мохаммада Эфендиева, сильно сомневался в действии рецептов братца — простых, как солдатский сапог. Но пока не вступал с ним в полемику — время не пришло. Сначала нужно узнать о детях, об их здоровье. Как они там, сильно скучают?

— Значит, Лариса приехала? — обрадовался я. — Посылал ей насчёт Виры телеграмму в Североморск. Даже не ожидал, что выберется. Когда она появилась?

Я Ларису знал неважно, но Виринея часто говорила, что росли они вместе. Вроде бы, Лара на год старше своей кузины.

— Ночью приехала. Сразу после того, как этот паренёк позвонил. Роман, что ли? Не помню фамилию…

— Брагин. — Я повыше приподнялся на подушках. — Мы с ним вместе под обстрел угодили.

Мне было трудно двигать руками — особенно левой. Всю верхнюю половину туловища стянули бинты, и на голове тоже была повязка. В ярко освещённой палате я чувствовал себя неуютно. Хотелось встать и задёрнуть шторы на окне, хоть солнца и не было. За стеклом плавала вся та же питерская хмарь. Выпавший позавчера снег растаял и превратился в грязные, раскисшие комья. Теперь их лихо месили подошвами прохожие.

В палате нас было четверо, но посетители сидели только у меня. Два соседа то ли спали, то ли просто отдыхали у противоположной стены. Тот, кто помещался ближе всех, читал газету «Санкт-Петербургские ведомости». Он скорбно дёргал губами, бормоча что-то про убийц и беспредел.

Мать и Мишка деликатно повернулись к нему спинами, чтобы не смущать. Но соседушка, похоже, в упор их не видел — так был поглощён усвоением информации. Тем не менее, мы беседовали почти шёпотом. А мать ещё и прикрывала рот ладонью, словно сообщала невероятно важный секрет.

О моём самочувствии мы перебросились парой-тройкой раз, и я закрыл тему. Куда больше меня интересовали дети. Любая мелочь, связанная с ними, мне интересна и дорога. При первой же возможности попрошу врачей отправить меня в Москву для продолжения лечения. А пока буду идеальным пациентом, чтобы не вызывать ни у кого нареканий.