Загадки Русского Междуречья - В. Назаров

Можно сказать, что языческий нрав вообще сильнее, чем теперешний; язычник, как мы говорили, жил наиболее чувством, одним чувством на высоте своих идеалов и чувственностью – внизу своих материальных потребностей. По этой причине и весь его нрав состоял из полноты чувства. Это стихия его нравственного существования. Его страсти стремительнее и непреодолимее, пожалуй, можно сказать – животные. Союз любви, родства и дружбы он чувствовал живее, крепче, искреннее, сердечнее, но зато с такой же живостью и силой отдавался злобе и ненависти.

Естественно, что во всех поступках он больше всего уважал ту же самую силу чувства, поэтому мужество и храбрость во всех случаях составляли вершину или венец его нравственных деяний. Византиец Кедрин рассказывает в своей «Истории» один случай (1034 г.) о русских варягах, служивших в греческом войске наемниками. «Один из варангов, – говорит он, – рассеянных в области Фракисийской (в Малой Азии, на Армянской границе) для зимовки, встретив в пустынном месте туземную женщину, сделал покушение на ее целомудрие. Не успев склонить ее убеждением, он прибег к насилию; но женщина, выхватив (из ножен) меч этого человека, поразила варвара в сердце и убила его на месте. Когда ее поступок сделался известным в окружности, варанги, собравшись вместе, воздали честь[90] этой женщине, отдав ей и все имущество насильника, а его бросили без погребения, согласно с законом о самоубийцах».

Немецкие ученые, присваивающие имя варягов одному только германскому племени, принимают и этот случай как доказательство германства варягов именно потому, что здесь обнаруживается во всем блеске германское уважение к женской чести и вообще германская высота нравственности.

Г-н Васильевский, сторонник норманства Руси, в своем образцовом исследовании о варяго-русской дружине в Константинополе очень основательно доказывает, что в этом случае имя варягов принадлежит Русской Руси. Нам кажется, что и толковать здесь о нравственности по нашим теперешним понятиям едва ли находится повод. Здесь простые люди приведены в восхищение мужественным делом женщины и воздали ей справедливую почесть. Не говорим о том, что подобной справедливости, быть может, требовали и варяжские обязательства перед греками, как вести себя посреди чужого населения. Смелый и мужественный подвиг и устав отношений к туземцам – все это вместе послужило основанием для восстановления и торжества житейской правды. По греческим законам все имение такого насильника действительно отдавалось обиженной.

Свод нравственных законов, который существует у теперешних людей, язычнику совсем неизвестен. Первородное дитя природы, он в своих понятиях о нравственности не мог еще выйти из круга стихийных начал нравственного мира. Он еще сам стихийная природа, как можно назвать ту связь побуждений и стремлений, руководимых наиболее чувством и наименее разумом, которая и составляла нравственную почву язычника.

Нравственность человека возрождается и развивается из понятий о человеческом достоинстве. Чувствовал ли и мог ли понимать такое достоинство язычник, взирая на самого себя и относясь к другим? Неразвитая высшим сознанием природа, он смотрел на весь мир только как на почву для собственного существования, где торжествует и поглощает все другое только природная же сила, в каких бы видах она ни выразилась. С этой точки зрения язычник смотрел и на человеческий мир, едва отличая зверя от человека и при ссоре и вражде охотясь за порабощением людей, как и за истреблением зверей. Как мы видели, рабы отличались от всякого другого товара лишь тем, что они товар живой, обладали способностью уходить от владельца, почему с особой заботливостью о сохранности такого товара и толкуют договоры с греками. В этом случае достоинство человека, подобно всякому товару, оценено на вес золота.

Как известно, таково убеждение всего древнего мира. Первичные понятия о нравственной ценности людей народились только в пределах человеческого гнезда, которое именовалось родом, что, конечно, обнаруживало природное происхождение этих понятий, то есть из самого естества животной жизни. Родич – личность, имевшая в глазах рода гнездовое нравственное значение как единица родовой крови. Понятия о родиче составляют уже почву для выработки понятий о человеческом достоинстве. Однако родич – только родная кровь. Достоинство его лица терялось в сплетениях родства. Только одно колено братьев пробуждало идею о равенстве личных прав, о равном достоинстве каждого брата и, следовательно, каждого лица. Поэтому и переход понятий к идеям о равном достоинстве всех людей, всех лиц, переход от родового корня к корню общины, естественно, отмечен родовым именем брата. В общинном быту брат является уже со всеми признаками того личного достоинства, какое потом распространилось в понятиях о достоинстве человека вообще. Но выработка новых отношений между людьми и новых понятий о достоинстве человека шла очень медленно, с растительной постепенностью и вполне зависела от хода самой истории во всей стране. Языческий быт уже в христианское время все еще руководился, как мы сказали, только первобытными стихийными началами нравственности.

Охраняя и защищая свое родовое гнездо и своих птенцов-родичей, этот быт с особой силою развивал стихийное нравственное чувство – месть. Конечно, это единственная и самородная управа в защиту личной и родовой жизни; но она же ввергала эту жизнь в бесконечную вражду и служила главнейшей причиной для взаимного истребления охранявших себя родов и целых племен.

Месть вообще – самый сильный двигатель и устроитель языческой нравственности. Это священный долг и святое право, которое исполнялось без рассуждения и разбора, какие средства нравственны или безнравственны, лишь бы доводили до желанной цели. Высшее нравственное понятие заключалось уже в самой мести.

Мы видели, как действовала мстительница Ольга и мститель Владимир. Несомненно, месть же воспитала и Святославову дружину в ее подвигах в Хозарской области, ибо и отец его Игорь три года собирал войско для мести грекам. Мы видели, что самое начало русских подвигов в Аскольдовом походе на греков тоже вызвано чувством мести за убийство в Царьграде, по словам Фотия, каких-то провевальщиков зерна. А этот случай в полной мере объясняется другим подобным событием, описанным армянским историком конца Х века Асохиком. В то время у греческих царей находился на службе отдельный полк русских, которые даже и на народном языке греков назывались также и варягами. Около 1000 года царь Василий, тот самый, при котором Святой Владимир крестился, ходил в Армению в сопровождении русского отряда. В одно время этот отряд стоял лагерем в местности между теперешним Диарбекиром и Эрзерумом. В той же местности стояли и грузинские полки. Войны не было. Царь Василий приходил в Армению с миром и делал дружелюбные приемы властителям Грузии и Кавказа. Случилось, «что из пехотного отряда рузов (так армянин пишет имя Руси. – И.З.) какой-то воин нес сено для своей лошади. Подошел к нему один из грузин и отнял у него сено. Тогда прибежал на помощь рузу другой руз. Грузин кликнул к своим, которые, прибежав, убили первого руза. Тогда весь народ рузов, бывший там, поднялся на бой. Их было шесть тысяч человек пеших, вооруженных копьями и щитами. Тех рузов выпросил царь Василий у царя рузов в то время, когда он выдал сестру свою замуж за последнего. В это же самое время рузы уверовали во Христа. Все князья и вассалы грузинские выступили против них и были побеждены…». Другой армянский историк говорит, что «тридцать человек самых знатных умерли на том месте. В этот день не ускользнул ни один благородный грузин, все заплатили немедленной смертью за свое преступление».

Вот по какой причине имя Руси было страшно всем врагам и разносило победу по всем окрестным странам. Однако и в этом случае Русь действовала справедливо и законно. Еще в договорах Олега и Игоря убийца должен умереть на месте убийства. Сопротивление грузин только увеличило число жертв. Никакой обиды, а тем более убийства Русь не прощала никогда и рано ли, поздно ли наносила верное отмщение. Неудовлетворенная месть горела и не потухала многие годы, и история русских войн с соседями, а равно и домашних междоусобий, конечно, главным образом всегда исполнена счетами мести за нанесенные обиды. Месть в то время единственное основание людской правды; на возмездии основывалась и всякая справедливость.

Но если месть почиталась единственной правдой, самым существом правды, то понятно, что при ее исполнении всякие средства казались не только позволенными, но даже и необходимыми. Да и вообще в глазах язычника всякая цель его стремлений и чувствований становилась правдой для его нравственных поступков, тем более что круг его нравственных уставов не очень обширен.