Дневники - Николай Мордвинов

Я бы пропустил, не фиксировал внимания на предыдущем явлении, если бы не эта своеобразная трактовка второго Кипра.

Так же как на первом Кипре, нет никакого «Воина прекрасного»… никакой — «О радость, если после бурь…». Все это играется как-то так, будто Дездемона должна была быть здесь и она действительно здесь. Как будто все обстоит так, как и должно было быть: муж, при нем жена, и живут они друг с другом много лет, и никакой бури не было, и никакой борьбы за Дездемону не было. Но ведь это совсем не так!! А Папазян[230] даже доказывал, что у них не было физической близости.

Допустим, что Восток не любит высказывать свои чувства на людях, хоть это не так, но — допустим. Однако, во-первых, Шекспир не о том писал, иначе он не был бы так щедр в выявлении любви Отелло, а во-вторых, если надумать скрыть перед другими чувства Отелло (а такое богатство не скрывают, а делятся им с каждым встречным и поперечным, и уж со своими соратниками тем более), то найди средства выявить их перед зрителем, для зрителя, дабы у него не осталось впечатления от Отелло, как от человека черствого, хозяина своей неравноправной, подчиненной ему жены.

Это — возможная трактовка, но она не исходит из существа и смысла текста, является трактовкой надуманной. Не говорить о любви, говоря такие монологи о любви, — решение искусственное, надуманное. Это мудрствование от лукавого. Оно также обедняет образ.

Повторяю, то, что делает Хорава в этих сценах, он делает убедительно, но мне жаль, что самое сокровенное в этом образе не угадано, не раскрыто. Не физическая же сила — главное в этом человеке, главное в нем — огромная палитра всяких чувств и мыслей и широта их разворота.

Благородного, умного, владеющего собой человека, человека высокой культуры, высокого строя чувств не дано здесь.

А я настаиваю на высокой культуре Отелло, так как он «царственного рода» и не кичился этим, он мавр, а не негр, а мавританская культура — это культура высокая, недаром Шекспир походя бросает из уст Отелло такие фразы, как «Прощайте, войны, что честолюбье в доблесть превращают» и др., — они под стать мыслителю. Да это и интереснее, так как нет ничего интересного в том, что разъяренный зверь задушит женщину. Ничего необычного в этом нет, зверь и должен поступать по-звериному. А вот когда человек поднимается в своем горе до пророческих вершин, это интересно.

Очень хорош третий акт.

Нравится его хождение по сцене, когда он по мере зарождения сомнений сужает площадку, по которой ходит, доводя шаг от уверенного и размеренного до нервных шажков. Очень остроумно решена задача зарождения сомнений. Когда они возникли, точно сказать невозможно, и это на пользу образа. Решение и простое, и удобное, и всех устраивающее. Каждый найдет зарождение беспокойства там, где ему зарождение этого беспокойства видеть хочется.

Зато Яго здесь проигрывает совсем, так как внимание неизменно приковывает движущаяся фигура Отелло. Это выгодно для Отелло, но не выгодно для Яго, а Яго сейчас главное действующее лицо (мне это решение нравится с колокольни исполнителя Отелло).

Что касается темперамента… Я думал, что актер решил развернуть его где-то дальше, наверно, в пятом акте. Словом, я был непонятно спокоен. Может быть, мое пристальное внимание к тому, что актер делает и как он делает, что задумал [мешало почувствовать темперамент], но в коридорах слышались мнения, соответствующие моему.

Хорава в роли оставался грузином.

Ходит хорошо, прыгает плохо.

Звук пока тоже приберегает.

Так оно и должно быть: искусственность в решении привела к однобокости и однообразию.

Четвертый акт ему оказался ненужным. Однообразно и опять об одном и том же…

После третьего акта ему нужен прямо пятый акт.

Сняв в роли философское, лирическое, поэтическое, он обокрал себя и для четвертого акта.

Ну, думаю, все для пятого… Монолог со свечой, конечно, снят…

Тема «еще один поцелуй» непонятна, да и зачем она?!

Наверно, поэтому непонятно, зачем он так долго уговаривает Дездемону молиться.

Убийство, а не жертва!

Это — зверь. Он убивал и будет убивать… И непонятно, чего он так долго ждал этого момента…

Да, в четвертом акте некоторым понравилось этакое злорадство, выраженное смехом, при рассказе Яго о том, как Кассио «ногу положив»… Не понимаю мысли… Чем хуже, тем лучше, что ли? Не понимаю, почему лучше?

Не понимаю также, почему Отелло ранит Яго в пятом акте в ногу (в икру), да еще чуть дотронувшись. Чтобы не ушибить актера? Тот попрыгал, попрыгал и сел со словами: «Кровь течет, но жив я!»… Конечно, жив, от такой раны не умирают, в крайнем случае — много позднее, если произойдет заражение.

Думаю, что трудно играть актерам в таком спектакле. Играть скучно, играть нечего. Спектакль построен для одной роли.

Я остался к этому спектаклю холоден. И горд, что участвую пусть в недостаточно признанном, но большом по мысли, чувствам, содержанию… Я доволен, что мое пристальное внимание, пристрастное, беспокойное существование в этой роли раскрыло море неизведанного, расширило понятие о человеке, углубило его познание.

Я рад, что есть силы работать дальше, есть неостывающая охота жить этим образом…

Менять принципиально нечего. Не собираюсь.

Углублять, углублять, углублять…

Жить в роли!

Искать шире!

Что намечено, выражать смелее!

Ибо это правда.

Моя правда!

23/VI

Был на «Дяде Ване»[231] в МХАТе.

После Отелло — Хоравы я много думал: может быть, я не допускал в себе возможности признать чужую работу, возможности ею волноваться?! До сих пор я этого за собой не замечал, наоборот — всегда радовался победе театра и актера. Но… не врешь ли ты перед самим собою?!

Ведь если врешь — подлец, не будет тебе проку.

Врать себе — значит нести гибель своему таланту. Врать себе — значит, не знать и не узнать себя, значит не быть человеком, не быть творцом. И рано или поздно, но окажешься перед катастрофой.

Добронравов!

Почему же здесь меня так волнует искусство театра, почему сейчас мне радостно, что есть такой актер?!

Нет, не лгал я перед собой!

Мне радостно за наш театр.

Я рад за нашего русского человека, за его широту, глубину, ум! За этим интеллигентом просматривается Русь-матушка, талант человека, его сердце, жертвенное человеколюбие, высота человеческого духа.

О, сколько видно!..

Спасибо тебе, Добронравов!

Только не жалей себя в последнем акте, соберись, жди, надейся, что хочешь, но только не сентименталь!