Vita Nostra - Марина Дяченко

Наступил апрель; мама смягчилась. Даже несколько раз сама позвонила хозяйке и попросила позвать Сашку. Звонила она по вечерам, как раз тогда, когда Сашка сидела над активатором. Выныривать из работы было так неприятно и трудно, что Сашка попросила хозяйку никогда не звать ее к телефону.

— Ма, я сама буду звонить. Тут просто неудобно… понимаешь…

— Хорошо. Жду звонка.

С каждым днем делалось все теплее. С утра до вечера в синем небе над Торпой светило солнце. Сашка бродила одна, в хорошем настроении, и однажды, возвращаясь домой, встретила Дениса Мясковского.

Тот ждал ее у крыльца со львами. Явно ждал. Рассеянно гладил по морде того из каменных стражей, который казался веселым.

— Привет. Ты ко мне?

— Нет. У меня окно между двумя индивидуальными… Решил пройтись.

— Ну, гуляй, — Сашка вытащила из сумки светлый ключ с тяжелой бороздкой.

— Погоди. Пару слов.

Сашка обернулась к нему.

Денис в последние месяцы оброс бородой, не очень густой, но курчавой. Борода прикрывала его мягкий подбородок, отчего Денис казался мужественнее и старше.

— Костя ушел от Женьки.

— Что?

— Ушел, теперь у меня живет. Вот уже три дня. А ты ничего не заметила.

— А почему я должна замечать?

— Тебя вообще в институте не видно, — будто не слыша ее, продолжал Денис.

— Правда? Никто не жалуется. Никто из преподавателей, я имею в виду.

Денис покачал головой:

— Ты понимаешь, о чем я. Женька злится, всех наших девчонок восстановила против Кости. Лиза… для нее фамилия «Коженников» — уже приговор. А ты ушла, спряталась… будто и не на нашем курсе.

— А при чем тут я?

— Все знают, что ты как раз «при том».

— Вот что, — сказала Сашка, моментально вспыхивая, — я с детства не приучена лезть в чужие семейные свары. Милые бранятся — только тешатся, так и передай своему другу.

Она поднялась на крыльцо и вспомнила — вот здесь, же, на этом же крыльце он стоял! — Фарита Коженникова. «Нам ли не знать цену словам?»

— Деня, погоди… Я сказала лишнее.

Денис, уже отошедший на несколько шагов, обернулся:

— Ты честно думаешь, что это он меня к тебе послал?

— Нет.

— Просто, это… ему плохо. Женьке хорошо — она своей обидой питается, как паук. А Костя попал… Понимаешь.

— Понимаю, — Сашка взвесила на ладони ключ. — Но помочь сейчас ничем не могу. Пойми и ты.

Денис переступил с ноги на ногу.

— Ясно, — сказал с горечью. — Ты завтра будешь на английском?

— Скорее всего, нет.

— Ясно. Ну, пока, я пошел.

— Привет.

Сашка поднялась к себе, и, не заварив по обыкновению чай, не сняв даже плащ, надела наушники. Села у окна, поставила последний диск Стерха. Плеер работал от сети — когда Сашке надоело возиться с батарейками, она купила зарядное устройство.

В тетради, куда она записывала задания, против сегодняшнего числа стояли номера семнадцать и восемнадцать. Сашка сплела пальцы, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. И впервые за много дней поняла, что тишина — и то, что входит в ее сознание вместе с тишиной — бьется о стеклянную стену.

Проклятый Денис со своими новостями. Даже зажмурившись, Сашка все равно видела и цветочный ящик, в котором зеленела рассада, и улицу Сакко и Ванцетти, и нарождающиеся в полумраке огни фонарей.

Не будь они однокурсниками — давно забыли бы друг о друге. Во всяком случае, Сашка постаралась бы забыть о Костином существовании так твердо, как только можно забыть человека, которому спас жизнь. Не водить же вечно хороводы вокруг одной и той же пошлости: мальчик девочку любил, а она ему не дала…

Они помирятся, думала Сашка почти с сочувствием. Они будут и дальше вместе нести свое случайное семейное ярмо. Мало, что ли, таких супружеских пар?

Семнадцатый трек заканчивался и начинался сначала. И опять. Фонари на улице разгорались ярче, стихли шаги и приглушенные разговоры, погасли окна в доме напротив. Сашка сидела, как бревно в наушниках, и все яснее понимала, что завтра она впервые за долгое время явится на занятие к Стерху с невыполненным заданием.

Мальчик девочку любил…

Сашка почувствовала уже забытую тошноту. Пошла в ванную, склонилась над раковиной, но тошнота отступила так же неожиданно, как и нахлынула. Значит ли это, что еще не все несказанные слова превратились в золото? Значит ли это, что у Сашки есть шанс?

Стоп.

Выключив плеер и сняв наушники, она снова уселась за стол. Положила перед собой лист бумаги. По памяти, не заглядывая в активатор, нарисовала знак «привязанность». Сверху, не отрывая руки, нанесла «созидание». Портнов учил ее распознавать и складывать знаки; Стерх намекал, что в будущем, курсе эдак на четвертом, Сашка научится изъявлять знаки, и тогда вплотную приблизится к своему профессиональному совершенству…

Перед ней на бумаге лежал знак, существовавший в трех измерениях — на плоскости! — и развивающийся во времени. Второй раз в жизни у Сашки получилась такая картинка. Но теперешний символ не был заключен в кольцо, как «слово», которое она сложила когда-то по заданию Портнова. Этот символ жил и развивался линейно, насколько Сашка могла понять.

Она присмотрелась. Символ становился сложнее. Вот он удвоился. И удвоился снова. И еще; у Сашки потемнело в глазах, когда она поняла, что ей это напоминает. Деление оплодотворенной клетки? Рождение мира?!

У нее не было зажигалки, но на каминной полочке лежала коробка спичек. Трясущимися руками Сашка скомкала листок с нанесенным на него знаком, бросила на пустую сковородку и подожгла.

Загорелась бумага. Желтыми отблесками озарились стены. Развернулся оранжево-черный цветок, скорчился и погас. Рисунок превратился в пепел.

Сашка закусила губу. Только бы они об этом не узнали. Только бы не узнал Стерх; формально Сашка ничего не нарушила, но если допустить — на секунду допустить! — что она в самом деле это натворила…

Она представила себе, как горит, сворачиваясь черными лепестками, целый мир. И заплакала — впервые за много дней.

Она проснулась среди ночи. Или было уже утро? Часы деликатно пробили три. Выходит, что Сашка почти четыре часа проспала за столом, уронив голову на руки.

Она протерла глаза. Огляделась; на сковородке лежал обгорелый комок бумаги.

Ерунда, сказала себе Сашка. Это все мне померещилось от усталости… и от мыслей о Косте. Как сказал бы Фарит, давай считать, что это был сон… Это был сон.

Она выбросила пепел в мусорное ведро. Зевнув, потянулась. Села к столу. Два трека предстояло отработать к десяти, стало быть, у нее было пять часов на вдумчивую работу.