Ветер забытых дорог - Наталья Михайлова

Окно в покое княгини было открыто. В саду жужжали поздние крупные шмели, прямо к подоконнику склонялись ветви яблонь. Ладислава сидела на лавке перед окном, положив тяжелую книгу на подоконник. Перед ней на расписном блюде лежало несколько крупных золотистых яблок.

Видя, что старая княгиня давно уже ничего не ест, Вольха старалась подавать ей хотя бы лакомства: яблоки, мед. Но Ладислава не притронулась и к яблокам, просто оставила их для красоты.

Княгиня не могла читать. Выпрямившись и сложив руки перед собой, она невидящим взглядом смотрела на зеленый узор листьев. Много месяцев она провела в затворничестве в своих покоях.

Зимой умер муж. Князь Войсвет, высохший и седой, перед смертью позвал ее проститься. Княгиня взяла его бессильную руку. Хотя последние несколько лет Войсвет не заходил на половину жены, но пока он был жив, Ладислава все же не чувствовала себя такой одинокой. А с его смертью ей стало казаться, что и она погребена в могиле.

Веледар тоже не навещал матери. Ладислава и сама не хотела его видеть. "Нет младшего сына, а старший точно не мой", - иногда просыпалась она по ночам от мысли, обжигавший ее, как кипяток.

Дни Ладиславы были похожи один на другой, и только очень большие новости проникали за стены ее покоев. Так, она знала, что Веледар призвал из Анвардена помощь.

А потом Вольха принесла слух, что Гойдемир вернулся. Ладислава выслушала весть, как каменная, но когда осталась одна, закрыла лицо руками. Если это правда - то один брат убьет другого. Старший или младший сын останется жив с кровью брата на руках, а может, погибнут оба, потому что война - это не суд, где один остается правым, другой - виноватым.

Впрочем, Веледар клялся, что явившийся под именем Гойдемира - самозванец. Но Ладислава не знала, чему верить. Для нее потянулись долгие, пустые недели, и княгиня потеряла остатки сна и отказывалась от пищи.

Она с жадностью ждала любых новостей, которые только могла раздобыть для нее Вольха.

И вот однажды наперсница вбежала рано утром:

– Матушка, Гойдемир разбил вардов и идет на Даргород! И Волх с ним!

У Ладиславы подкосились ноги, и она тяжело опустилась на лавку. Вольха засуетилась, поднесла воды, хотела помахать вышитым платочком, - но Ладислава сделала властный знак, чтобы садилась и рассказывала.

– Говори все по порядку, - велела она.

На беду, сама Вольха знала лишь то, что носила молва по улицам Даргорода. Варды, мол, задумали окружить Гойдемира и разделили свое войско, пошли наохват. А княжич, наоборот, собрал все силы в кулак и быстро, лесом, оврагами - вперед, и в бой, и по частям разбил рыцарей раньше, чем они снова успели соединиться.

– А еще говорят, что Гойдемир и сам ранен… - неуверенно добавила Вольха. - А что за рана - неизвестно, с чужих слов не понять. Только, наверное, нетяжелая, раз он сам едет с войском.

– Ранен?..

Княгиня выпрямилась и вдруг с неожиданной силой встала с лавки, порывисто отстранила девушку, которая хотела ее поддержать.

– Вольха! Едем к нему. Чем раньше, тем лучше. Я сама должна поглядеть!

– Как ехать, матушка? - растерялась наперсница.

Глаза княгини блестели, она как будто сбросила десятка два лет.

– Ты молодая, бойкая, придумай, как! - властно произнесла Ладислава. - Оденемся купчихами или крестьянками, поедем хоть на телеге, никто нас не узнает. Давай, собирай меня поживее. Чтобы сегодня, самое позднее - завтра выехать.

Сполох отдал Дайку своего коня. Дайк с Волхом поскакали в Даргород во весь опор, останавливаясь только, чтобы дать отдых лошадям. В попутных деревнях Волх открыто говорил крестьянам: вот, княжич Гойдемир возвращается в Даргород, слава ему! Кое-кто прямо на месте присоединялся к Гойдемиру, и они продолжали путь уже не вдвоем, а с небольшим отрядом.

Дайк все меньше сомневался в себе. Он видел, что дело идет своим чередом, его собственное предназначение просто и ясно. Он появился в ратном стане даргородцев, который был защищен засекой, под радостные клики и упреки за промедление. У народного войска были свои вожаки. На их совете было решено положиться на местных проводников, подняться и идти на рыцарей неожиданным и быстрым переходом.

Дайк повел в сражение головной полк. Гойдемир должен был принести своему войску победу. Это был бы залог, что с ним явилась удача. Оставалось надеяться, что самого княжича минет вражеская сталь.

Но бой был так тяжел, что первые ряды как будто перетерло меж жерновами. В головном полку многие полегли, и самого Дайка нашли с рассеченной грудью, правда, живого, - от смертельной раны спасла кольчуга.

Из головы войска Дайк переместился на телегу в обоз, но мог не жалеть о своей пролитой крови. Эта победа сделала окончательный разгром вардских рыцарей неизбежным. Наконец, разбив их, Гойдемирова рать объявила его князем, Веледара - низложенным, и двинулась на Даргород в открытую.

Князь Веледар провел в столице молебен, приказав просить Вседержителя, чтобы не дал низложить богоизбранную власть ставленнику черни. Но тут даже священство раскололось: многие служители храмов были обижены поношением «старой веры» - исконно даргородского почитания Создателя через его вестницу Ярвенну, хоть и очень приукрашенную в народном сознании, но повсеместно любимую и свою. Если в столице священство еще поддерживало Веледара, то едва ли не во всех бедных сельских приходах провозглашали пожелания здоровья и долгих лет Гойдемиру. В Даргороде стало сразу два князя.

Войско Гойдемира остановилось за селом у реки, раненых крестьяне разобрали по избам. Продвижение княжича Гойдемира по даргородской земле было щадящим: ратники из окрестных сел - не чужеземцы-наемники и не воины по ремеслу, а люди, которым вот-вот возвращаться к семьям. Из-за этого они берегли свой покой и совесть и чурались насилия и грабежа.

…За бревенчатой стеной слышались шаги, стук чугунков возле печки, разговоры - а потом вдруг надолго наступала тишина. Хозяйка избы, в которой раненый Дайк лежал на лавке, иногда наведывалась узнать, не нужно ли ему чего. Дайк открывал глаза - и видел над собой низкий потолок с привязанными пучками заготовленных на зиму трав. То по ним скользил луч солнца, то делалось сумрачно - шло время. Рядом с лавкой стояла кружка с холодным кислым питьем - хозяйка намешала меду, шиповника, сушеных ягод, но у него не было сил дотянуться. Она подходила и сама подавала ему пить. Лоскутное одеяло казалось тяжелым, да еще в ногах свернулся полосатый кот.

Дайку то чудилось, что изба кружится вместе с ним, как лист на реке. А порой ему начинало казаться, что он в большом, просторном, красиво убранном покое. Он был маленьким ребенком, и знал, что все сундуки и лавки высокие, ему по грудь. На полу в этом покое они с братом пускали волчок. Но сейчас он лежит здесь один, и матери тоже нету. Лучше бы она скорее пришла и снова дала ему прохладного питья, посидела бы рядом, спела бы ему песню про кота, у которого колыбелька золота… Но матушка ушла, и ему одиноко. Ах, нет! Вот она уже и возвращается: вот ее голос в сенях. «Где он? - спрашивает она. - Где он?..» Дайк вынырнул из полусна-полубреда: бревенчатые стены, связки зверобоя и брусники под потолком, золотистые от заката - косые лучи бьют в маленькое окно, в них пляшет пыль…