Потерявшая сердце - Анатолий Ковалев

Пастухов резким движением высвободился из рук Розенгейма, и его старенький сюртук затрещал по швам, словно протестуя против насилия.

— Огласка этого дела не в ваших интересах, — с достоинством сказал он. — Карьере тотчас придет конец. Ведь вам еще придется доказывать, что вы ничего об этом не знали!

— Подвел ты меня под монастырь, старый хрыч! — в отчаянии застонал начальник тюрьмы.

— Напротив, все складывается не так уж плохо, — успокаивал его доктор. — Главное, не поднимайте шума! Похороните эту несчастную девушку как Елену Мещерскую, и вы избежите очень многих неприятностей. Побег же останется нашей тайной, о которой никто никогда не узнает.

— Что ты мне предлагаешь, преступный ты человек? — возмутился Розенгейм. Впрочем, он уже не кричал. Уверенный тон Пастухова подействовал на него магическим образом. Кроткий доктор неожиданно приобрел над ним власть, тем большую, что сам он не мог придумать, как выпутаться из этой скандальной ситуации.

— Советник по особым делам Челноков будет вам вечно обязан, — лукаво перечислял выгоды старик, — ведь делу все-таки дали ход, как он ни препятствовал тому. Теперь же оно естественным образом закрыто. Молодой граф Шувалов, бывший жених Мещерской, перестанет докучать вам визитами. Князь Белозерский, дядя «умершей», будет на седьмом небе от счастья и также оставит вас в покое…

— А что мне делать со следователем, с этим Савельевым? — вспомнил о грубом полицмейстере начальник тюрьмы. — Он-то не так легко поверит этой басне…

— Бросьте! — махнул рукой Пастухов. — Женщина умерла в тюрьме от родов, только-то!

— Он будет носом землю рыть, — вздохнул Розенгейм, — еще, пожалуй, заставит раскопать могилу.

— Ну, тогда пошлите его ко мне, — загадочно улыбнулся доктор, — я с ним как-нибудь разберусь.

Леонтий Генрихович уже понял своим цепким, изворотливым умом, что Пастухов знает об этом деле куда больше, чем кто-либо еще. Он и прежде подозревал, что графиня была очень откровенна со стариком и доверила ему все свои тайны.

— Что же вы намерены предпринять? — спросил молчавший до сих пор священник.

Начальник тюрьмы растер лицо ладонями и с ненавистью взглянул на труп.

— Хороните Грачеву, — он кивнул на Стешу, — как Мещерскую. Что поделать, если тут таких дел нагородили. Важные лица замешаны… Если узнается хоть край правды — полетят наши головы! Я вам, батюшка, советую обо всем этом молчать.

Священник, понимающе мигнув маленькими заплывшими глазками, двинулся к двери. Розенгейм же, подойдя вплотную к доктору, прошипел:

— А вас, Пантелеймон Сидорович, я прошу нынче же подать прошение об уходе на пенсию по состоянию здоровья… Полагаю, вы легко изобретете себе болезнь, если уж научились оживлять мертвецов! А мне тут чудотворцы не нужны!

Когда за ним закрылась дверь, старик тяжело вздохнул, поправляя простыню на покойнице. Гроза, как и обещала Стеша, прошла стороной, но никакой радости он по этому поводу не испытывал.

Из-за родов Елены все в доме пошло вверх дном. Девочки, хотя и клевали носами, не ложились, ожидая развязки. Пользуясь отсутствием Зинаиды, они расхаживали по дому, рассказывая друг дружке страшные истории о вампирах, разбойниках и привидениях. Время от времени посылали на разведку Машу, но та, возвращаясь, всякий раз качала головой: «Пока еще нет…»

Хавронья, не отходившая от роженицы ни на шаг, оказывала Елене множество мелких услуг, но не в силах была облегчить ее страданий. Бедняжка так металась и корчилась в схватках, которые шли теперь почти непрерывно, что ее прекрасные волосы сбились в колтуны. Служанка, следуя древней деревенской традиции, отстригла их ножницами почти под корень, и с приговорками закопала во дворе. Впрочем, Елене это мук не убавило. Только к пяти часам утра графиня Мещерская разродилась девочкой.

Служанка омыла вопящую малютку в теплой воде, вытерла, запеленала и приложила к материнской груди.

— Как назовете-то? — спросила она. Ее потное красное лицо светилось от умиления.

Елена приподняла тяжелые веки:

— Стешенькой назову, Степанидой…

Маленькая Стеша, прижавшись к матери, повозилась, неумело хватая грудь, а найдя искомое, успокоилась и вскоре заснула.

Зинаида вернулась домой, когда рассвело. Она сразу направилась в комнату, отведенную графине. С минуту постояла на пороге, потом вошла, тихонько, на цыпочках. Мать и дитя безмятежно спали, их не будили лучи восходящего солнца. Девочка забавно посапывала. Рядом в кресле прикорнула Хавронья. Служанка негромко храпела, время от времени что-то жалобно бормоча во сне.

Зинаида рассматривала ребенка, терзаясь смутным чувством зависти. Дитя было прелестно. С крохотного личика успела сойти краснота, оно побелело, его тонкие, правильные черты казались выточенными из прозрачного фарфора. Пухлые губки слегка причмокивали, будто продолжая сосать во сне. «Как дорогая кукла! — подумала лавочница. — Сразу видно, не мужицкое дитя!»

Она осторожно растолкала служанку и шепнула ей, что пора идти в лавку. Хавронья, измотанная прошедшей ночью, едва устояла на ногах, поднявшись. Она сладко потянулась и, посмотрев на спящую малютку, улыбнулась:

— Ну, чистый херувимчик деточка наша!

— Так это девочка? — спросила лавочница.

Служанка подтвердила это с такой гордостью, словно сама была матерью. Зинаида не узнавала сегодня свою Хавронью, забитую, тупую, вечно угрюмую. Девка светилась от счастья, в ее тусклых глазах, похожих на оловянные пуговицы, засверкало нечто осмысленное. «Вот дура! — выругалась про себя Зинаида. — Радуется, будто клад нашла! Подумаешь, одним ублюдком стало больше!»

Отправив служанку в порт, она поспешила во флигель. Девочки еще спали. По дикому беспорядку, царившему в их комнатах, и по многим признакам она поняла, что этой ночью кавалеров не было. Зинаида заперла флигель на замок и вернулась в комнату Елены.

Графиня уже проснулась и кормила ребенка.

— Рада тебя поздравить! — с приторной улыбкой произнесла Зинаида.

— Да, я так счастлива!

— Долго мучилась?

— На рассвете родила. А ты где же была всю ночь? — поинтересовалась Елена.

— Нашлись кое-какие дела, — туманно ответила лавочница. — На месте не сижу. Видела, какую ораву приходится кормить?

— Все эти девочки… Кто они такие?

— Сироты несчастные, — вздохнула Зинаида. Придав своему лицу благостное выражение, она пояснила, скромно, как человек, знающий, что он заслуживает самой высокой похвалы: — Я их здесь, в Гавани, подобрала на улице. Отмыла, откормила, пригрела…