Том 2. Рассказы, стихи 1895-1896 - Максим Горький

— Как? Сумею!.. Возьму да и сожгу публично все свои деньги — пусть завидуют!

— Тогда скажут про тебя — с ума-де сошёл миллионщик Мосолов. И опять презрительно пожалеют.

Фома Миронович грузно сел на диван и в упор уставился на своего собеседника. А тот тоже не сводил с него своих грустных и ласковых глаз. Долго они молчали, сидя так, и чувствовал Фома Мосолов, что оставляет его гордость его и что в самом деле, пожалуй, он, миллионщик, несчастный и жалкий человек.

— Слушай-ка ты… кто ты там? Чёрт ты не чёрт, а и не ангел, — глухо заговорил Мосолов. — Знаешь ты, что ли, чего надо делать-то мне перед смертью? Знаешь, так говори…

— Как не знать! Для совета я и пришёл к тебе, — ласково улыбнулся печальный человечек.

— Ну и советуй… Ну сразу, не мучь, не тяни души…

— Отомстить надо, Фома, это ты верно…

— Да как?!

— А просто. Сначала прошлому своему отомсти, бесполезной твоей трудовой жизни оправдание дай. Не оправдана ведь жизнь-то у тебя. Жил ты, а для чего? Смыслу-то и нету в жизни. Трудился много — а зачем? Али ради денег? Да их куда? В могилу их с покойниками не кладут.

— Не тяни, Христа ради! — глухо попросил Фома Миронов.

— Так вот, возьми ты твои миллионы и строй на них училища, гимназии, богадельни, для думы выстрой дом, ещё чего-нибудь сотвори из того, что городу нужно…

— Ишь ты как! А не жирно это будет? — криво усмехнулся Фома Миронов.

— …И останутся все эти дома на века, и будут они тебе, Фома, неразрушимыми памятниками. И всяк уж человек будет знать, Фома, для чего ты жил и деньги копил. Стоит каменный домище — кто строил? Покойник Фома Миронов Мосолов, царствие ему небесное! Всё, что есть в городе хорошего, — его памятники. Великодушный это был человек — целую жизнь трудился, а под конец её, по Христову завету, всё своё достояние людям отдал…

— Н-да… это, пожалуй, оправдает… — задумчиво сказал Фома Миронов.

— Это перед господом оправдает тебя, не токмо пред людьми. А людям ты тоже отомсти…

— Пёс с ними! — махнул рукой Мосолов и брезгливо поджал губы.

— Нет, ты потешь себя, а их поучи, — серьёзно сказал печальный человечек.

— А как ещё это?

— А вот как: как одаришь ты их, явятся они тебя за твои дела благодарить, тогда ты им и скажи: «Что надо вам от меня? Ничего вы от меня не ждали, и я от вас ничего не жду — идите прочь!..»

— Вот — так ты! — изумлённо воскликнул Фома Миронов, — как ты подвёл мину-то! То-онко! Да они что тогда? В кольца от злобы совьются! Это я, брат ты мой, устрою! Это вот миллионов стоит! Это…

— И ещё скажи им так: «Судили вы меня, поносили, — а сами вы суда и поношения не достойны, что ли? Кто вы? Люди. А я кто? Человек. Как же вы, прежде конца моей жизни, решились чинить суд надо мной? А вот я пред смертью махнул рукой и оправдал всю жизнь мою. И каждый из вас может сделать это. Поспешили вы с судом, а не надо бы, не надо бы, господа люди, спешить вам судить друг друга. Все ведь вы грешны, не забывайте. И вот пришли вы благодарить осуждённого… Но идите вон — не хочу я слышать от вас даже и слов благодарности!»

— Слушай, ты! Кто ты… эх! Я сделаю это! Я дворцы сострою… до гроша истрачусь, по милостыню пойду! Слушай — мы оба с тобой…

Печальный человечек печально смеялся, слушая возбуждённые крики Фомы Мироновича.

— Человек… как тебя звать? Я говорю — все миллионы мои посею… вавилонскую башню сгрохаю! И скажу им твои слова… Скажу! А-ах, как я им это скажу!

А человек вдруг стал умаляться, таять, исчезать… вот только одни печальные глаза его остались… вот они вспыхнули последний раз ласковой улыбкой и погасли…

— Стой! Куда ты? Кто ты? — крикнул Фома Миронович…

…И проснулся весь в поту. Стул стоял пред диваном, Фома Миронович дрожащей рукой пощупал его зачем-то. Потом снова вытянулся на диване и задумался, хмуря брови… А через долгое время он сказал вполголоса:

— А что, если… ахнуть этак-то? а? Тьфу, навождение!

И снова глубоко задумался…

Баллада о графине Эллен де Курси

Известно ли Вам, о мой друг, что в БретаниНет лучше — хоть камни спроси! —Нет лучше средь божьих созданийГрафини Эллен де Курси?

Всё, что творится в мире,Мы видеть и слышать должны,Для этого нам добрым богомГлаза и уши даны.

Из замка она выплывает, как лебедь,К подъёмному мосту идёт.Солнце смеётся в небе.Нищий стоит у ворот.

Но если случится — излишнеОстер и зорок глаз,Тогда это значит — всевышнийХочет помучить нас.

Влюбленные очи поднять не дерзая,За ней юный паж по следам,А также собака борзая,Любимица доброй madame.

Мы знаем — нередко собакаЛюбимого друга честней,И приятно любить собаку —Никто не ревнует к ней!

Скажу Вам, что нищий был молод и строенИ — был он слеп, как поэт.Но — разве слепой не достоинВнимания дамы, — нет?

Слепой завидует зрячим.О, если б он знал, сколько мыВ душе нашей тайно прячемТяжёлой и страшной тьмы!

Вздрогнуло сердце графини, в которомЛюбовь обитала всегда.Бретонка окинула нищего взором:«Достоин внимания, да!»

У всех есть мысли сердца,У льва, у тебя, у змеи.Но — кто эти мысли знает?И — знаешь ли ты свои?

И вот говорит она нищему: — «Слушай!С тобою — графиня Эллен.Мне жаль твою тёмную душу.Чем я облегчу её плен?»

Когда ты почувствуешь в сердцеИзбыток мёда иль яда,Отдай его ближним скорее —Зачем тебе лишнее надо?

— «Madame!» — отвечает ей нищий покорно,Моя дорогая madame!Все дни моей жизни чёрнойЗа Ваш поцелуй я отдам!»

О правде красивой тоскуя,Так жадно душой её ждёшь,Что любишь безумно, как правду,Тобой же рождённую ложь.

— «Мой маленький, ты отвернись немного!» —Сказала графиня пажу. —«Для славы доброго богаЯ скромность мою не щажу!»

Как всё — и женщина тожеИгрушка в божьих руках!Подумаем лучше о детях,О ласточках, о мотыльках.

Слепой обнимает стан гордой графини,Устами прижался к устам,Туманится взор её синий,Сгибается тонкий стан.

Друзья! Да здравствует счастье!Что ж, — пусть его жизнь — только миг!Но мудрости в счастье больше,Чем в сотне толстых книг.

Тут гордость графини вдруг страсть одолела.Румяней вечерней зари,Бретонка пажу повелела:— «Этьен, о, дитя, не смотри!»

Враги наши — чёрт и случай —Всегда побеждают нас,И как ты себя ни мучай —Греха неизбежен час!

Потом, поднимаясь с земли утомлённо,— «Убей!» — приказала пажу.И радостно мальчик влюблённыйДал волю руке и ножу.

Кто пьёт из единой чашиЛюбовь и ревность вместе, —Тот неизбежно выпьетКрасный напиток мести.

Вот, влажные губы платком отирая,Графиня сказала Христу:— «Тебе, повелитель рая,Дала я мою чистоту!»

О том, куда ветер дует,Нам честно былинка скажет;Но то, что женщина хочет, —Сам бог не знает даже!

А мальчика нежно и кротко спросила:— «Не правда ли, как я добра?О чём же ты плачешь, милый?Идём, нам домой пора!»

Любовь возникает, как пламя,И мы, сгорая в нём,Чудесно становимся самиПрекрасным и ярким огнём.

Он ей не ответил, он только беретомСмахнул капли слёз со щёк,Но тяжкого вздоха при этомЭтьен удержать не мог.

Мы щедро жизнь одаряем!Ведь каждый в неё принёсНемножко весёлого смехаИ полное сердце слёз.

Нахмурила чёрные брови бретонкаИ, злые сдержав слова,Сбросила с моста ребёнкаВ зелёную воду рва.

Если мы строго осудимВсех, кто достоин кары, —Мы счастливей не будем,Но — опустеет мир старый!

И вновь свои гордые, синие очиЭллен в небеса подняла.— «Будь мне судьёю, отче,Будь добр, как я была!»

Мы знаем: грехи красоток —Не больше, как милые шутки.А бог — так добр и кроток,А он такой мягкий и чуткий!

Ночью графиня, позвав аббата,Рассказала грехи свои,И были с души её снятыГрехи за пятнадцать луи.

Всё, что творится в мире,Мы видеть и слышать должны,Для этого нам добрым богомГлаза и уши даны.

Всё это для мира осталось бы тайной,Не знал бы об этом свет,Но — в лепту попало случайноДевять фальшивых монет.

Но если бывает — излишнеОстёр и зорок глаз,Тогда это значит — всевышнийХочет помучить нас.

И вот, раздавая их бедным вилланам,Монах позлословить рад —Нескромность его и дала намОдну из прекрасных баллад.

Мучительны сердца скорби,И часто помочь ему нечем, —Тогда мы забавной шуткойБоль сердца успешно лечим!

Варенька Олесова