Пастыри чудовищ. Книга 3 - Елена Владимировна Кисель

такому средству. Проще было бы повязать или усыпить Хаату, кое-кто это даже предлагал. Но я догадывалась, что речь идёт об обоюдной клятве, а даарду очень серьёзно относятся к такого рода обетам. Если бы мы забрали у неё веретенщика — она бы или умерла из-за неисполненной клятвы, или попыталась бы убить себя. Нужно было её освободить, и хорошо ещё, что целью была только я, а не мы все или не Эвальд Шеннетский. В общем, пришлось на это пойти. Как ни крути, я поставила вас в дурацкое положение, так что вы уж меня извините.

О Единый — кажется, она тоже готовилась все эти дни. Только подготовилась явно к чему-то другому. И, наверное, ждёт от меня каких-то слов — может быть: «Ничего, переживу», или гнева…

Но я молчу — жалкий, уничтоженный её решимостью, тьмой и пламенем, которые смешиваются на её лице и плещутся в голосе, когда она безжалостно продолжает:

— Надеюсь, вы не слишком расстроены тем, что всё вот так повернулось. Честное слово, я не планировала вам демонстрировать, а что так вышло… Всегда скверно умела приказывать себе — что нужно чувствовать. Ну, а вы, к тому же, на редкость хороший человек. И как это сказал бы Тербенно? Ага, с учётом ваших личных качеств — шансов у меня было маловато, прямо скажем.

Каким-то чудом я не валюсь в искристую тьму фенисковника, но зато теряю способность не только говорить, но и дышать. Счастье накатывается на меня девятым валом, обрушивается, сокрушающее: она… правда. Правда — тоже…

А на лице у неё решимость граничит с ожесточением.

— Надеюсь, я вас не слишком дискредитировала этой своей выходкой. Но, уж будьте уверены, я не собираюсь… как это? Использовать служебное положение или приставать к вам по углам, — я наконец понимаю, что нужно хотя бы пошевелиться, но получается только замотать головой, а она понимает это по-своему: — Ага, ничего такого, вроде там коварных соблазнений или полных нежности взглядов вслед. Мало книг читаю, я вам это говорила уже…

Она выдыхает, надувая щёки, и трёт лоб, будто упрашивает мысли собраться и двигаться поживее. А я вдруг чувствую, как холод и онемение отступают — потому что ей же сейчас куда страшнее моего и куда больнее — и от этого в голосе у неё берётся эта ирония, перемешанная с горечью:

— Да, насчёт остальных. Остальные поймут, если вы опасаетесь сплетен или насмешек. Кроме Нэйша, — лицо у неё совсем мрачнеет. — Но и этот заткнётся со временем, если поводов не давать. Так, что ещё. В совместные выезды со мной вас пока ставить не буду, на патрулирование тоже — чтобы вы себя не чувствовали неловко. По работе в питомнике там посмотрим. И если вы переживаете насчёт меня и моих чувств — не нужно, хорошо? Я же уже говорила вам насчёт жалости.

Громадная, тяжкая волна, сворачивается во что-то пушистое, нежное. Греет грудь изнутри. И даже получается подать голос — неверный и не тот, но всё-таки…

— Не… нужно?

— Не нужно, Янист, — решимость и жесткость отходят от её лица, теперь там только отчаянное желание убедить. — Вам может показаться, что это… неловко, что ли? Или к чему-то вас обязывает. Это не так. Честное слово, я переживу. Мне хватит того, что есть, а потом — кто знает, может, это всё ненадолго.

— Не… надолго?

Она было набирает воздуха — что-то ещё говорить, но осекается и просто смотрит на моё лицо. Грустнеет.

— Я опять слишком прямо или слишком грубо, да? Но ведь это было бы проще всего и лучше всего. Если это пройдёт, и всё будет по-прежнему. В общем, извините, — и усмехается коротко, надломленно: — Как говорят в учёных книгах о варгах? Чужды чувств, словно животные? Может, они и правы. Может, что касается кое-чего… наверное, в этом я не слишком-то человек.

Она кажется сгорающей, истаивающей в призрачном свечении фениксов, и это так невыносимо, что я наконец-то могу заговорить.

— Нет. Они неправы. Вы прекрасный человек. Как говорит Аманда? Карменниэ — лучшая из всех. Просто однажды по каким-то дурацким причинам — я не знаю, шрамы это на вашей ладони или что-то ещё в вашем прошлом… Однажды вы с чего-то решили, что вы недостойны любви. Не заслуживаете её. И вы до сих пор упорно считаете, что никто не должен вас любить.

— Ну, а по-вашему, меня все должны любить, так, что ли? — удивлённая улыбка, недоверчивое покачивание головой.

Голос из груди идёт легко, как песня феникса.

— Да. Я считаю, что вас должны любить. Обязаны. Что вас… нельзя не любить. Но пусть даже будет иначе. Пусть не все. Но я…

Она делает рывок навстречу — и тёплые пальцы запечатывают на моих губах следующие два слова. Но я и так говорил уже слишком много — в своём воображении. Потому просто прижимаюсь губами к её ладони и произношу недосказанное — взглядом.

Её глаза слишком близко, и ей не успеть спрятать за тревогой и опасениями — то самое искристое, тёплое, лёгкое, радостное… Не скрыть покрасневших щёк, шевельнувшихся губ, застучавшего сердца.

Не скрыть — ответа, пусть себе без слов.

Иногда даже самые мрачные, самые жестокие сказки склонны заканчиваться счастливо.

ВЕРШИНА ЦЕПИ. Пролог

“…однако же, по моему разумен ию, высшая прелесть охоты

не в том, чтобы истреблять, но в том, чтобы показывать

превосходство своего вида над бестиями — пусть могучими,

но неразумными. Оттого настоящий охотник должен быть хитёр,

и внимателен, и не чураться никаких методов: грань слишком хрупка,

и если оступиться, то в следующий момент можно сделаться добычей ”.

Кодекс Охотника

ЛАЙЛ ГРОСКИ

— Представляешь. Они собираются меня убить.

— Думал, ты с ними договоришься, Лайл. Плёвое дельце — ты же как-то так выразился?

Маргинального вида ребятушки вяло зашевелились. Девять превосходных образчиков. Подёргивание ладоней с позеленевшими Печатями, остекленевшие глаза. Ребятушки именовали себя «кристальными» и были под самую маковку напичканы тем, чем сами же и барыжили. Возможно, даже принимали Нэйша в его белом костюмчике за какой-то занимательный глюк.

— Я, вир побери, — шипел я, подпрыгивая со стулом, к которому меня примотали, — могу договориться даже с крайне упоротыми, я же работаю с тобой! Я только не могу рассчитать, что клиенты нажрутся зелий, изменяющих сознание. Они приняли меня за законника, за законника, Нэйш!

— Но ты и есть законник, Лайл, — мягко сообщил Нэйш, проходя внутрь комнаты. — Во всяком случае, в прошлом.

— Ты не помогаешь.

— А должен?